Антон Борисов - Кандидат на выбраковку

Однако для коньяка было сделано исключение. Не скажу, что получал какое-то особое удовольствие от употребления этого напитка, но отвращения, подобного «водочному», я от него не испытывал. И запаха клопов, о котором говорили «знающие люди», в коньяке я не ощущал. Скорее всего потому, что до сих пор не знаю, как пахнут эти постельные кровососы в раздавленном состоянии.

Вот об этом своем, весьма небогатом, алкогольном опыте я и рассказал когда-то Анатолию Ивановичу. А он запомнил. Такое проявление внимания к моей персоне подкупало.

– Ну, налейте мне тоже… Только совсем немного.

Я по-прежнему чувствовал сильную слабость, к тому же с утра почти ничего не ел, если не считать маленького кусочка хлеба и стакана сладкого чая. Анатолий Иванович налил мне немного жидкости в «чашку» и поставил ее рядом. Затем, оценив ситуацию и поняв, что ему одному оставшегося в бутылке напитка будет более чем достаточно, он еще раз оглядел всех находящихся в палате.

– Кто со мной выпьет за то, чтобы, если и встретиться, то – лучше не здесь?

Однако на его призыв никто не откликнулся. Абдул Гани посмотрел на Воротилина с некоторым сожалением.

– Я не пью крепкие напитки. Нам нельзя.

Это вовсе не означало, что Абдул Гани не пил совсем. Гани не был слишком правоверным и, когда угощали, не отказывался. Видимо, в тот момент он решил, что коньяк для подобной ситуации – это слишком.

Мы выпили. Анатолий Иванович, посмотрев еще раз на то, что осталось в бутылке, вылил почти все в свой стакан.

– А это, я тебе долью. Здесь совсем немного. Не хочу пить один. Как алкоголик выгляжу, – говоря это, он выплеснул остатки коньяка в мою чашку.

Высосав из нее все содержимое, я почувствовал, как радостное тепло разливается по моему ослабленному операциями телу. Я начал прислушиваться к тому, что происходит внутри меня, совсем перестав вникать в то, о чем говорил Анатолий Иванович.

– Ну ладно, я поехал, – вдруг услышал я его слова.

– Чего? Куда? – в первое мгновение я даже не понял, о чем он говорит и куда собирается ехать. Потом сообразил.

– Спасибо вам, Анатолий Иванович!

Я искренне жалел, что человек, с которым я сблизился за последнее время, уезжает, и вряд ли когда-нибудь мы сможем свидеться. Он был не первым, с кем у меня складывались доверительные отношения, и, увы, не последним, кого я терял. За много лет подобных приобретений и потерь в моей жизни накопилось много, и все же каждый раз это оставляло очень глубокий след. Каждый раз это было по-новому грустно и больно.

Я совсем забыл, что нахожусь в клинике, где под страхом принудительной выписки категорически запрещалось пить спиртное. Более того, я напрочь забыл, что именно на этот самый день, когда Анатолий Иванович устроил «отходную», назначен очередной профессорский обход.

Вспомнил я об этом, только когда заметил характерное оживление в палате.

– Тумбочки, тумбочки! – услышал я голос старшей медсестры. – Проверьте все тумбочки. Все продукты из тумбочек убрать. – Она приближалась с пугающей неотвратимостью цунами.

Открывать глаза мне не хотелось: яркий дневной свет причинял сильную боль и ослеплял.

– В холодильниках чтобы пропавших или старых продуктов не оставалось! – загремело надо мной.

Почему-то ее голос был настолько громким и отвратительным, что я сморщился.

– Что с тобой?

– …

– Антон, что с тобой?

Вопрос был обращен ко мне. Глаза открывать не хотелось, однако пришлось. Коньяк действовал. Электрический свет ослепительным кипятком вливался в зрачки. Расслабившиеся глазные мышцы утратили способность работать синхронно. В результате маячащий передо мной силуэт старшей медсестры противно дрожал и двоился. Сделать изображение четким никак не удавалось. В другое время я бы испугался, но мозг, одураченный алкоголем, был беспечен.

– Что с тобой? – опять прогремело вверху.

– Нн-ничего. Голова немного болит, – я старался произносить фразы четко, но язык тоже… Тоже мне, Брут…

– Таблетку принести от головной боли? – выражение тревоги на ее лице не исчезло.

– Нн-нет. Спасс-сибо.

– Хорошо. Если будет нужно, скажи – я принесу, – она отвернулась и, обращаясь ко всем, скомандовала: «Готовьтесь к профессорскому обходу!»

Думалось с большим трудом. И это было плохо. Все предыдущее – возня в палате, наведение порядка, крики старшей медсестры, ничто не смогло натолкнуть меня на мысль, что сегодня должен состояться профессорский обход. «Догадался» я об этом только после слов медсестры.

Я понял, что выпил сегодня совсем некстати. Что сейчас меня могут заметить. Такое мое «нелегальное состояние», может быть, ничем и не грозило, однако скандала очень не хотелось. Я приоткрыл глаза и посмотрел на Гани. Он с выражением любопытства наблюдал за мной.

– Ти как?

Абдул Гани говорил по-русски достаточно бегло, но с выраженным национальным акцентом. Когда он начинал волноваться или если приходилось поддерживать с длинный разговор, в котором трудно было контролировать речь, акцент Гани становился очень сильным. Сейчас Гани тоже волновался, потому что на предстоящем обходе должна была решаться его судьба. Когда-то он сломал ногу, перелом долго не заживал. Несколько раз кость срасталась неправильно, ее ломали и исправляли. До конца все же правильно срастить так и не смогли. А ко всему прочему на ноге у Абдула Гани появилась незаживающая рана. Сегодня он ждал своего «приговора».

В ответ добросердечному афганцу я промямлил нечто в том смысле, что чувствую себя нормально, вот только боюсь, как бы во время обхода профессор не заметил мое «неадекватное» состояние.

– А ти гавари им, что у тибя галава балит, – улыбнулся Гани.

– Угу… Попробую.

Шум, рожденный профессорским обходом, приближался. Наконец, в дверях нашей палаты появились белые силуэты молодых людей. Как правило, профессор обходил больных не только в компании врачей, но и в сопровождении большой толпы студентов. Для некоторых студентов, оказавшихся в самом конце длинного хвоста этой свиты, в палате не хватало места, и они топтались в коридоре. Скорее всего, это были двоечники.

Профессор влетел в нашу палату, как всегда, двигаясь быстро и делая резкие движения. Иногда казалось, что вот сейчас его массивная фигура снесет с ног тоненькую Тамару Николаевну. По ритуалу обхода она как лечащий врач палаты должна находиться рядом с профессором.

Я наблюдал за происходящим, слегка приоткрыв глаза, делая вид, что очень слаб. Через несколько секунд я закрыл их окончательно. Во-превых, резь становилась все сильнее. Во-вторых, я успел заметить, что на меня вытаращились все студенты профессорской свиты. Делали они это так нагло, что мне стало не по себе. Они даже не слушали того, что говорила Тамара Николаевна, рассказывая о больном, возле которого остановился профессор.