Йозеф Пушкаш - Четвертое измерение

— Гм… тогда уж и выпить можно, — усмехнулся Игорь.

Агнешка предостерегающе подняла брови, заморгала, выставила по направлению ко мне подбородок с маленькой ямкой посередине.

— О выпивке лучше ни слова. Шеф готовит в редакции антиалкогольную кампанию. Представьте себе, Кургаец позавчера подрался в какой-то корчме с двумя трубочистами. Шеф еще больше разозлился…

Игорь изобразил на своем лице сомнение.

— Кургаец стремится привлечь к себе внимание. Не будьте так легковерны, Агнешка… С трубочистами!

То, что долго лежало у меня на сердце, наконец дошло до языка.

— В следующем номере идет мой репортаж…

— Знаю, — кивнул Игорь. — О фармацевтической фабрике.

— Передай шефу, чтобы его задержали. Это негодная работа. Там все придумано.

— Ты сам ее планировал, сдал… не понимаю.

— В ней мало правды. Я отправился туда с прекрасным тезисом: люди, изготавливающие лекарства, должны быть не такие, лучше, чем те, что производят шины или мясные консервы…

— Да, ты пишешь про это…

Почему он так внимательно читал этот репортаж? — мелькнуло у меня в голове.

— Но все было не так, — сказал я. — Я не убедился в том, что они не такие, что они лучше, я написал то, что придумал. Ведь так оно стоит меньших усилий, а? В действительности же я посмотрел производство дериватов крови, записал несколько имен и названий и под занавес разрешил, чтобы мне сунули в карман флакончик спирта, который используется при обработке плазмы крови…

— Мой тебе совет, оставь все как есть, — засмеялся Игорь. — Вот вернешься в редакцию, тогда и объясняй главному, убеждай его, в чем хочешь.

— Не вернусь. — Я резко замотал головой. — Если репортаж опубликуют против моей воли, я уйду…

Игорь и Агнешка посмотрели друг на друга в недоумении, не зная, какую позицию занять в отношении столь неожиданного демарша. Когда их взгляды вновь остановились на мне, я прочел в них неодобрение; они не верили мне и считали мое решение несерьезным.

— Ну, — добродушно промурлыкала Агнешка, — это вы только так говорите.

— Если ты думаешь, что это столь важно… — Игорь неуверенно поднял руку, растопырил пальцы и делал вид, будто проверяет длину и чистоту ногтей.

Опять настала тишина, из-за дверей донесся вибрирующий гул грузового лифта, за стеной по радио певец ансамбля «Эвергрин» умилялся словацкой деревушкой в долине…

— Пожалуй, мы пойдем, — осторожно промолвила Агнешка.

— Пойдем, — без выражения повторил Игорь, но оба еще долго сидели.

Этот визит позволил мне, виновному, вынести заключение о невиновности Игоря. Собственно, уже и до того я рассматривал это как минимальную возможность: что при некоторых обстоятельствах он мог выйти из квартиры и вернуться так, что Марта ничего не заметила, и в промежутке сбросить меня с лестницы… Если это не он, то кто же? В моей короткой карьере журналиста набиралось несколько оскорбленных граждан. Я начал ее довольно неприятным делом, после которого ушло в отставку руководство одного керамического завода. Да, я изрядно попортил жизнь его директору. И не только ему. Я вспоминаю одну открытую беседу в редакции и как я удивился, заметив первый раз в жизни, что слова, написанные холодно и равнодушно, вызывают чрезвычайное раздражение и личную заинтересованность. В ящике письменного стола я храню письмо от одного бывшего председателя национального комитета. Меня очень позабавил его казенный жаргон: «…нижеподписавшийся редактор Л. Грегор не проверил факты и утверждает устами вышепоименованного, что в период моего пребывания на посту председателя в районе ничего не делалось, хотя это утверждение в конечном счете не соответствует действительности…» Без сомнения, это один из тех, кто с охотой утопил бы меня в ложке воды. Вот тут-то и надо искать действительного врага.

У нас произошло одно незначительное, что называется — несущественное, событие, эпизод с подменой героев. Юрай был то ли в ванной, то ли в туалете, когда пришла его девушка и увидела меня — а я дремал спиной к дверям и лицом зарывшись в подушку. Постукивая тонкими каблучками, она приблизилась к моей постели и легонько положила руку мне на плечо. Я встрепенулся и, поворачивая голову, ощутил, как у меня онемела шея. Совсем близко надо мной склонялось нежное лицо, от которого исходила волна незнакомых духов. Не сразу, в самом деле не сразу, а только чуточку поздней, на долю секунды поздней, разобралась она в анонимности больничных одежек и поняла, что я не он. Она смутилась и извиняющимся тоном осведомилась об Юрае. Я улыбнулся, и девушка улыбнулась, я сказал, что Юрай сейчас придет, и показал на его кровать. Девушка отступила на шаг, поколебалась, из-под длинных ресниц устремила на меня пристальный взгляд, словно хотела понять, что я, собственно, такое.

— Говорят, это новая постель, — промолвил я веселым тоном. — Говорят, на ней умерло всего пять пациентов. Так утверждает доктор.

Я ждал, что она засмеется, но она не засмеялась.

Через минуту вошел Юрай, и они тут же начали ворковать. Она нежно гладила его длинные лохмы и пожимала руку. Ее головка с черными волосами, зачесанными кверху и связанными узлом, слегка склонялась к левому плечу, на лице играла чисто женская гримаска, изображающая заинтересованное участие. До меня не донеслось ни одной связной фразы, потому что я нарочно повернулся к ним спиной и вскоре опять впал в дремоту.

Поздним вечером, когда она уже ушла, ко мне неожиданно вернулось эхом первое мгновение встречи с ней, я переживал его с поразительной интенсивностью, ее взгляд, до краев наполненный чем-то, что задело меня по ошибке, возвращался ко мне снова и снова, и я испытывал горечь и волнение. Перед тем как заснуть, человек обычно забывает свои мысли; но, скорее, то был сон, смешная иллюзия, что этот миг уцелел в стерильной атмосфере больницы, как некая неистребимая бактерия, и что это может иметь какое-то значение…

Отец, невозможно сопротивляться тому, что не атакует, что желает остаться незначимым и скоро забытым. Ты не можешь отвергнуть то, что не предлагает себя. В тебя вдруг проникает великолепие излишних, запретных, недоступных вещей, и ты сдаешься им, не оказав героического сопротивления. Желанию не обязательно быть осмысленным. Тот мимолетный взгляд я вызывал в себе снова и снова, и в огромной, заполнявшей меня пустоте он становился долгим, длился в ней, и в этом длящемся времени рождалась шальная уверенность: еще, еще крошечку этой неизмеримости, и ты поймешь, что не ошиблась, и сама ощутишь этот ускользающий трепет на самом дне души. Ах, если бы ты не обманулась в том, кого считаешь единственным под гнетом своего постоянства!

Через два дня на третий я спросил Юрая: