АlshBetta - Золотая рыбка [СИ]

Перед глазами сразу встает восхитительное блюдо в горячем черном горшочке с томатами в собственном соку, куриной грудкой, шампиньонами и бесподобным орегано. Этот аромат я вряд ли забуду, как и все то, чем потчует итальянская кухня.

Мы с Эдвардом шутили, что если бы он жил в Италии, уговаривать меня на переезд так долго бы не пришлось.

Ну ладно… от этой курицы я под дулом пистолета не откажусь. Он поймал меня.

— После работы?

— Ага, — муж очаровательно улыбается, притянув меня совсем близко и нагнувшись, чтобы поцеловать. Первый раз целомудренно, нежно-нежно, едва коснувшись губами, со всей любовью. А второй раз как следует, как нравится мне больше: с посылом принадлежности. Есть мужчины, которым хочется принадлежать. Без остатка. — Но пока придется потерпеть и поесть свинину.

— Я надеюсь, тебе понравится…

От моего тихого тона, от несмелых слов Эдвард сразу говорит громче, увереннее и бодрее. Без права на опровержение.

— Я в этом не сомневаюсь, Беллз. Пойдем-ка.

Мы садимся за стол и я выкладываю свои маленькие кулинарные изыски на тарелки. В Австралии, как ни странно, совершенно не хотелось готовить, постоянная жара отнюдь не способствовала вдохновению, но здесь, на новом континенте, все совсем по-другому. Или дело просто в том, кому я готовлю.

Мы едим молча, но в этот раз тишина вызвана не ссорой, недопониманием или обидой, а тем, что с любимым человеком приятно даже помолчать. Я лениво ковыряю вилкой в своей тарелке, почти с детским восторгом наблюдая, с какой быстротой доедает свою порцию Эдвард. Свинина ему определенно по душе, и чем больше, тем лучше.

— Похоже, количество дней в неделю для спортзала придется увеличить, — капельку смущенный моим взглядом, докладывает муж. Гоняет по островку растаявшего масла кусочек картошки и с довольным выражением лица окидывает глазами кухню.

— Мы просто можем больше гулять, — пожимаю плечами, отставляя свое блюдо в сторону, — вечером, например. Здесь, как и в Сиднее, не холодно.

Выражение лица Эдварда немного изменяется, глаза темнеют. Он все так же сидит, все так же смотрит, но уже приметливее, уже едва ли не с сожалением. А потом за мгновенье притягивает к себе мою руку, приподнимая ее, чтобы поцеловать. Как королевскую.

— Ты правда хочешь знать?

Кажется, я упускаю нить разговора…

— О чем знать? — нежно переспрашиваю, с удовольствием встречая то, что мою руку муж так и не отпускает. Вынуждая на стуле подвинуться ближе к себе, кладет на колени и крепко держит. С моего посыла мы переплетаем пальцы — как ночью, когда силы друг друга нужнее всего.

— О приступах, — его голос черствеет, а глаза, вместе с тем, капельку влажнеют, — ты уверена, что тебе это нужно?

Я выгибаюсь на своем стуле, отклонившись влево. Целую его щеку, легонько потеревшись носом о гладко выбритую кожу.

— Мне нужно все, что связано с тобой, — заверяю. — Эдвард, не бойся испугать меня. Больше уже не получится, если это не рак.

С удовольствием произнеся страшное слово, засыпав его убеждениями как собственными, так и калленовскими, улыбаюсь. При взгляде на мужа, при его собственной усмешке, улыбаюсь. Страшнее, считает, может что-то быть? Напрасно. Вот теперь я готова к любой правде. И я за любую из них Бога поблагодарю.

— Ладно.

Эдвард удобнее садится на своем месте, разворачиваясь ко мне лицом. Зеркально повторяю его позу, так и не отпустив ладони. Вместе мы очень сильны. Я уже в этом убедилась.

— Ты уже забивала это словосочетание в гугл, Белла? «Кластерная головная боль»?

— Короткие приступы очень сильной односторонней головной боли, как правило, в области глаз или вокруг нее, — вспоминая уже прочитанное негромко отвечаю на вопрос я. По спине уверенным шагом начинают бежать мурашки.

Эдвард вздыхает, закатывая глаза.

— Википедия, Изза, и медицинский справочник отвечают так: резко выраженный болевой синдром в областях проекции головного мозга на стенки черепной коробки, возникающий спонтанно и не регулярно, — как заученный с детства стишок, как любимую песню, как считалочку, рассказанную друзьями — наизусть, не сбившись, не задумавшись ни на одном слове. Твердым голосом, со злобой, с безнадежностью. Как приговор. — И знаешь, что еще, Белла? Сила боли, как они описывают, настолько велика, что «может привести к суицидальным попыткам с целью избавиться от болевых ощущений».

Я закусываю губу, впившись зубами в мягкую кожу. Знаю, что нельзя плакать, ни в коем случае. Но то, как стремительно белеет лицо, контролировать не могу. И я уверена, Эдвард замечает это, хоть и показывает, что нет.

Он не выглядит… убитым горем. Он похож на человека, давно смирившегося со всем, что его ждет, давно все узнавшего, понявшего, разобравшегося в чем ложь, а в чем правда. Ему не больно все это рассказывать, ему не больно обсуждать это. Хоть какие-то эмоции, способные вызвать слезы, проскакивают в его глазах тогда, когда смотрит, с каким видом я его слушаю.

И поэтому как могу крепко держу себя в руках. Я не доставлю ему лишних мучений этой глупой соленой влагой: как она поможет делу?

— Они?..

— Попытки? — он тяжело вздыхает, полуприкрыв глаза. — Изабелла, если ты хочешь услышать, что я не думал о суициде, извини, я не могу этого сказать. Порой желание бывало достаточно сильным, не знаю, какого черта я сдерживался. Просто так вышло, что целый год после появления спонтанных идей сигануть с крыши или включить газ в квартире и никуда не уходить, я жил с надеждой на излечение, — его голос становится тише, пальцы нежнее, почти гладят мои, — а потом, когда она разбилась, я вдруг встретил тебя. И знаешь, удивительно сильно захотелось жить.

Он мягко, с обожанием улыбается мне. Не таит ласки ни во взгляде, ни в касаниях. Наклоняется вперед, ко мне, и легонько целует в лоб. С благодарностью.

— Я люблю тебя, — с отчаянием произношу, поджав губы. Уже обе его ладони держу в своих, цепляюсь за любимые пальцы, не выпускаю их. Никуда не отпущу.

— Я знаю, — Эдвард с готовностью принять такую правду, кивает. — Все в порядке, Беллз, я не сомневаюсь в тебе. Только не плачь, хорошо? Я обещаю дорассказать, если ты не будешь плакать, а потом мы забудем этот разговор и не будем к нему возвращаться, как тебе?

Мужественно сглотнув первый всхлип, я без труда соглашаюсь. Выдавливаю скупую улыбку, заглянув в нутро теплых олив, и не даю себе права на слезы. Никаких слез.

— Ага…

Каллен наблюдает за мной снисходительно, но прогоняет даже собственное плохое настроение и, оглянувшись на часы, все же продолжает.

— Я приехал в Сидней по делам, чтобы подписать кое-какие бумаги и со спокойным сердцем вернуться в Америку, как неожиданно познакомился с одним доктором. Он был неврологом хорошей австралийской частной клиники и, узнав о моей проблеме, уверил, что сможет это вылечить. Неизлечимое вылечить, представляешь? — Эдвард фыркает, и его взгляд, его лицо заостряются от злости, — я пробыл в Австралии одиннадцать месяцев, пять из которых с небольшими перерывами провел в клинике.