АlshBetta - Золотая рыбка [СИ]

Он лечил меня кислородными масками, внутривенными инъекциями, какими-то магнитными аппаратами и даже курсом противосудорожных, который, как уверял, помогал даже самым безнадежным. И я ему верил. Я почти год жил с мыслью, что скоро все это кончится…

Такая история непривычна даже мне, я никогда ее не слышала. Первая часть осталась неизменной — по делам. Они открывали новый банк, подписывали бумаги, а потом праздновали это культурным походом в театр (там я и рухнула на него) и банкетом, на который Эдвард не пошел, чтобы завезти меня домой. Он был хмурым, я помню, хоть и вел себя по-джентельменски. И его глаза были пустыми — это тоже помню, но тогда не предала этому значения. Я его не знала.

Так вот, оказывается, какова причина…

У меня тянет в груди, в области сердца, практически пронзает. Врут те, кто говорит, что страшнее всего собственная боль и ее влияние на нашу жизнь. О нет. Страшнее всего боль того, кого любишь. И вот его мучения, какими бы они не были, ты готов принять без остатка. Только бы избавить дорогого сердцу человека от этого ужаса.

— Все кончилось очень просто, — не собираясь растягивать тему, Эдвард уверенно ведет меня к завершению истории, — он сказал, что все перепробовано, все возможное сделано и, к сожалению, он вынужден согласиться с тем, что этот болевой синдром неизлечим. Нужно купировать его, когда начинается, но не очень увлекаться: не больше одной таблетки, а для профилактики использовать общеизвестные пустые рекомендации: больше прогулок на свежем воздухе, поменьше стрессов и хороший, крепкий сон. Тогда, возможно, удастся сократить количество приступов в месяц. Однако уж точно не убрать, нет. Они всегда будут рядом. Периодами.

Он вздыхает, запрокидывая голову. Немного разозленный, утерявший тот пацифизм, с каким рассказывал основную часть истории, грубо хватает со стола стакан с яблочным соком, мгновенно осушая его больше чем на половину. Как никогда велико ощущение, что хочется Эдварду чего-то покрепче.

Я не собираюсь медлить. Отодвинув на задний план и свои стенания, и слезы, и ненужную жалость, встаю со стула. Правую свою руку оставляю в его ладони, а левой, под насторожившийся взгляд зеленых глаз, чуточку помутневший, обнимаю мужа. Становлюсь сбоку, давая крепко к себе прижаться и, не чураясь, как следует обхватить руками.

— Ты имеешь полное право злиться, — успокаиваю его, невесомо поглаживая волосы, — не прячься. Я понимаю. Я все понимаю, милый.

Эдвард тяжело (слишком тяжело за все время нашего знакомства) вздыхает, лицом утыкаясь мне в грудь.

— Я злюсь не на него, Белла. И не на эти деньги, которые выкинул. Вся моя злоба направлена на себя.

Уверенным движением провожу пальцами по его вискам, касаясь лба, а затем опускаюсь ниже. Мои красивые скулы, чувственный рот… я слишком сильно люблю этого мужчину. Как я могла обижаться на него?

— На себя?

— Да, — неумолимо расслабляющийся под моими пальцами, Эдвард хмыкает, — что поверил. Вера это худшее, что может быть у человека. А уж когда она разбивается…

— А другие врачи?..

— Они мне все объяснили еще здесь, в Штатах, — он закрывает глаза, выравнивая дыхание. Я подступаю на шаг вперед и держу его совсем близко к себе, — и я же убедился не раз, просто это от безнадежности, понимаешь? Людям свойственно делать глупости.

— Надежда — не глупость.

— Знаешь почему? — Каллен целует мой живот, скрытый за топиком, — потому что умирает она, якобы, последней.

— И в тот день, когда мы встретились второй раз, ты что, действительно собирался?.. — у меня холодит кровь, а сердце бьется неровно. Это было запланировано, да? Под колеса машины, чтобы избавиться от боли. Чтобы раз — и все излечилось.

«Болевой синдром может приводить к суицидальным попыткам», — мамочки!

— Я не знаю, — Эдвард поднимает голову, снизу-вверх глядя мне в глаза.

Он такой красивый и такой беззащитный сейчас, полностью мой, в моей власти. Он открывается мне, рассказывает пусть и не слишком утешительную, но правду, не прячется… в душе, в сердце теплеет. Слишком сильно, чтобы это проигнорировать.

Я не удерживаюсь: наклоняюсь к его губам. Медленно, чтобы дать себя остановить, если что, целую их. Как самое дорогое, что есть в моей жизни.

— Не знаешь?

— Я выпил полторы или две, я уже не помню, бутылки водки, Изабелла, для храбрости. И решил, что готов смириться с тем, что сделаю в таком состоянии. С алкоголем приступы переносятся куда легче, а у меня он как раз начинался, когда пришел в бар.

— А как ты дошел ко мне? — недоверчиво спрашиваю, пытаясь принять такое объяснение.

— Без понятия. Наверное, пошел туда, где хотел оказаться больше всего, — Эдвард ласково мне улыбается и уже сам, погладив по плечу, просит нагнуться. Целует ощутимее, чем я. Смеется.

— Или где тебя больше всего хотели видеть, — с усмешкой отвечаю, потрепав по волосам, — я как раз думала о том, к какому же прекрасному незнакомцу упала на руки в опере.

— Чтобы он упал под колеса тебе, — муж разжимает наши руки, обеими своими ладонями обвивая меня за талию.

Я опять не успеваю ничего сообразить, как уже сижу на его коленях. И теперь вижу свое любимое лицо с куда ближнего расстояния, нежели прежде. Любуюсь им.

— Я тебя успокоил? — с надеждой и обеспокоенностью во взгляде спрашивает Эдвард, убрав с моего лица мешающую прядку волос, — хоть немножко?

— Очень успокоил, — уверяю его, не давая возможности усомниться, — ну конечно же, мой хороший… спасибо тебе!

— И ты больше не обижаешься?

— Я еще утром сказала тебе, что нет, — с удовольствием, какое сложно передать словами, обнимаю его за шею, устраиваясь на плече, — не волнуйся.

Он медлит несколько секунд, напряженно вглядываясь в стенку за нашей спиной. Однако все же решается спросить еще кое-что.

— Тогда, я надеюсь, мы закрыли вопрос с доктором?

Я никогда не слышала в голосе Эдварда столько робости, почти воедино слившейся с твердым намерением переубедить меня, если отвечу «нет». Он взволнован, но план действий есть. Есть искра, которая опять может загореться в пламя. За секунду.

Мне нелегко дается произнести свое тихое «да», но за то успокоение, что поселяется на напряженном лице мужа, я готова сделать это еще раз.

— По крайней мере пока, верно? — убеждаю саму себя, рассеянно поглаживая его шею.

— Пока, — он кивает, — Беллз, как только появится хоть один-единственный шанс что-нибудь сделать, как только я его увижу… я обещаю тебе, я попробую. Но пожалуйста, не заставляй меня снова идти на эту неоправданную ни по времени, ни по средствам терапию. Я не смогу снова лежать в этой больнице и смотреть на потолок. Знаешь, меня лучше вообще изолировать от врачей после Сиднея… от греха подальше.