АlshBetta - Золотая рыбка [СИ]

Такие люди — а я отнесла его к «таким» людям почти сразу же — обитают на порядок выше нас. У них другие ценности, приоритеты, другие мысли… возвышенные. Мы исполняем их волю, а они платят нам деньги. Свои кровно заработанные, но заслуженные непосильным нашим трудом. Подобно греческому Зевсу сидят на троне и благодетельно скидывают доллары вниз, в наши «трущобы» среднего класса.

Так вот, как бы ни было удивительно, но этот человек самым неожиданным образом все же вернулся в мою жизнь. Вернее, на мою дорогу. Под мои колеса. Прямо лицом на асфальт.

Следы этого происшествия — две ссадины — прекрасно заметны. Не знаю, спрячет ли их тональник; уверена, с утра обнаружатся еще и синяки.

Может, и можно считать меня сумасшедшей, но я не смогла его бросить на этой обочине. Вот еду сейчас и думаю, стоит ли риск того, что делаю. Маньяком он вполне может оказаться. Или каким-нибудь извращенцем, таких тоже хватает. Да кем угодно! Это ведь совершенно нелогично, неправильно и небезопасно везти его к себе!

Однако я хочу. Я хочу, потому что девать Эдварда мне некуда. Не хватало, чтобы по моей вине с ним что-нибудь случилось. Мне ведь в опере помог, верно? Долг. Я возвращаю долг — пусть так и будет. Подойдет.

Всю дорогу нежданный пассажир тихонько похрапывает сзади, то и дело крутясь на моих узких сиденьях. Вглядываясь в чернильную тьму окраины города, слежу еще и за ним, чтобы не рухнул на пол. Разрываюсь, жалея, что имею всего пару глаз.

Однако к моему домику мы все же добирается. И, что поразительнее всего, до двери, а вернее до дивана возле двери, я своего гостя дотягиваю. Как могу — по земле. Придется ему выкинуть эти дизайнерские белые брюки.

Уже при свете, уже практически отдышавшись, заново осматриваю мужчину. Подмечаю черты лица, приглянувшиеся вчера, темные волосы, припорошенные сегодня пылью, и сомкнутые веки, которые до утра точно ничего не заставит раскрыться. Даже пушечный выстрел.

На моем маленьком диванчике, посереди моей маленькой гостиной, спит чужой человек. Его одежда, мне кажется — даже на первый взгляд, — дороже всей мебели, какая найдется в моем жилище. А его тело не хуже, чем на том шоу, куда недавно ходили мы с Элис. Вроде что-то связанное со стриптизом…

— Когда вы проснетесь завтра, сэр, — сожалеюще сообщаю ему, наплевав на то, что не слышит ни слова, — будете удивлены. Но знайте, если вы хотели встретить смерть под колесами моей машины, завтра я самостоятельно вас удушу. За что? За то, что едва не бросили меня за решетку!

Делаю глубокий, тяжелый, обреченный вдох. Меня начинает раздражать его сон. И вообще его присутствие.

— Знаете что, Эдвард, — фыркаю, демонстративно поднимаясь с пуфика, — только попробуйте завтра упрекнуть меня в чем-нибудь! Я за себя не отвечаю.

И ухожу. Ухожу в свою спальню, где засыпаю, зарывшись лицом в одеяло и накрыв голову подушкой. Но дверь не закрываю. И даже не прикрываю.

Не оставляю его одного.

В девять двадцать утра, когда сижу на кухне, проверяю почту, обрабатываю снимок канарейки Элис Лисси и одновременно пытаюсь завтракать, предвидя тяжелую обеденную смену в блинной из-за наплыва туристов на какой-то фестиваль рок-музыки, мой гость все же соизволит проснуться.

И первой фразой, которую я слышу от него после всего, что было этой ночью, и в благодарность за мои саднящие мышцы, является нецензурное выражение, переводимое как «Что за ерунда?»

Поднимаюсь со стула, перехватив свободной рукой свою чашку с кофе. Подхожу к мужчине.

— Мой дом, — объявляю, став так, чтобы он прекрасно видел меня, — адрес интересует?

Дважды моргает. Странного цвета глаза, затянутые похмельной пеленой, предстают на обозрение. Он симпатичный мужчина, я заметила это еще вчера. У него правильные черты, почти благородные, как у английских господ с картины в бабушкиной детской книге, волосы густые, темные, губы полные… теплые, наверное…

Верно-верно, Беллз. Хорошие мысли. Только не там, не с тем и не о том. Возьми себя в руки.

— Из… Биз…

— Белла, — помогаю ему восстановить память, нахмурившись, — или Изабелла. Вам больше нравился второй вариант.

Зажмурившись, отчего его ссадины выделяются на светлой коже ярче — абсолютно точно не живет в Австралии постоянно, — Эдвард насилу кивает.

— «Красавица» местная, верно?

— Местная, — ограничиваю его список, приводя правильное положение вещей, — но это не очень важно. Вы помните, что вчера было?

Ох черт, ну почему я так хорошо помню! Мурашки бегут по спине, едва произношу эту фразу. Аж холод пробирает.

— Тебя не помню… — мрачно докладывает мужчина. Медленно поднимает руку в темно-синей рубашке, прикладывая к голове, — водки не найдется? Или хоть чего-то спиртного…

— Тайленол, — обернувшись к ящикам кухни, я киваю в их сторону, — и вода. Я не пью.

— Ужас какой-то…

— Ужас-ужас, — бормочу я, доставая из ярко-красной коробочки две таблетки, — полностью согласна.

Оставляю свою кружку с кофе, предварительно сделав еще глоток, на кухонной стойке. Приношу нежданному гостю таблетки и воду, протягивая прямо в руках, за неимением журнального столика.

Мутные глаза встречаются с моими, и что-то в них меняется. Будто бы зажегся огонек, встрепенулись какие-то искорки. Эдвард переводит взгляд с меня на компьютер, оставшийся невдалеке, проглатывает таблетки и залпом осушает стакан.

Он злится?.. За что?

— Сколько ты их сделала? — зовет, разминая затекшую шею. Лежит неудобно, знаю, принесенное мной ночью одеяло сползло, подушка сбилась. Однако сейчас движения последнее, что ему нужно. Так что терпит.

— Чего сделала? — интересуюсь, утеряв нить разговора.

— Не делай из меня идиота. Отвечай, — почти приказывает. Так грубо… я изумляюсь.

— Мистер Каллен, вы не думали хотя бы извиниться за то, что вчера бросились мне под колеса? Или поблагодарить за то, что спите на моем диване? Что вы требуете от меня?!

— Фотографии, — не слушая ничего, что сказала прежде, озвучивает он, — все, которые сняла. Немедленно.

— Фотографии?..

— Не заставляй меня переходить на мат, Изабелла. Не знаю и знать не хочу, на кого ты там работаешь, но попадут в свет — засужу до последнего доллара. Будешь спать на обочине.

Сама вежливость и открытость. Я поражаюсь, как при таком добродушном лице, как при доброй, казалось бы, улыбке в театре, при практически спасении от падения может теперь так говорить. Два разных Эдварда открывали дверь этого дома. Один впустил меня и уехал, а второй вышел на дорогу и теперь валяется на моем диване. И раздает указания, присыпая их угрозами.

— Ваша грубость мне не нравится, — складываю руки на груди, делая шаг назад от дивана, — и я не понимаю, о чем вы говорите.