АlshBetta - Успокой моё сердце [СИ]

Эдвард возвращается через пять минут. Завидев его, Джером перестает плакать. Подавляя угасающие всхлипы, просится на руки, как только отец усаживается на пол.

— Вода, — поймав недоуменный взгляд, застывший на стеклянном стакане в его руках, поясняет мужчина, — попей и все пройдет.

Благодарно кивнув, Джерри забирается на колени к папе, одной рукой обвивая его за шею, а второй удерживая стакан. Жадно пьет, но своих объятий ни на миг не разжимает.

— Ну вот, — на лице Каллена устраивается успокоение. Отставив ненужный предмет подальше, к балкону, он гладит плечики малыша, создавая руками ту самую колыбельку, как в самолете.

Доверчиво приникнув к его груди, мальчик, тем не менее, меня отпускать так же отказывается. Заставляет придвинуться как можно ближе, стискивая пальцы своими ладошками. Примостившись среди наших рук, расслаблено выдыхает.

— Ты не хочешь поспать, мой хороший? — спрашиваю и тут же жалею. Джером вздрагивает, выпячивая вперед нижнюю губу. Маленькие малахиты наливаются слезами.

— Нет, — Эдвард отвечает за него, неодобрительно взглянув на меня, — мы не будем спать. Мы будем сидеть здесь столько, сколько захотим. И все.

Прикусываю губу, виновато опуская взгляд. Киваю.

Раз он уверен, значит, знает, что делает. Возможно, Джерри заснет сам, окончательно успокоившись?

… Так и происходит. Постепенно глазки малыша начинают слипаться и он, совершенно не желающий с ними бороться, поддается Морфею. Затихает.

Выждав не больше трех секунд после появления посапывания сына, Эдвард, осторожно перехватив его покрепче, поднимается.

— Если проснется…

— Не проснется, — отметает Каллен мои слова, качнув головой.

— Нет?..

— Я знал, что снотворное пригодится.

Мужчина укладывает ребенка на простыни, наскоро поправив их рукой. Устраивает белокурую головку на взбитой подушке, тут же опускаясь рядом. Обнимает малыша, как прежде зарываясь лицом в волосы.

Я занимаю свободное место точно напротив них. Заглядываю в уставшие, нахмуренные малахитовые глаза, пытаясь успокоить их обладателя.

— Все хорошо.

— Да уж.

Его словно подменили. Эдвард выглядит так, будто утешение мальчика забрало у него все силы.

— Хочешь поспать? — интересуюсь, ласково проведя по его руке, устроенной возле ребенка, пальцами.

— Я — нет, — отказывается, ни на миг не задумавшись. Вздыхает. — А ты?

— Нет, — самый правдивый ответ.

Мы лежим в тишине. О былом напоминает лишь стакан возле балконных дверей и луна, сияющая точно так же, как и полчаса назад, когда я застала Эдварда в океане, спустившись вниз к пудреному песку. Это точно было сегодня?..

— Я никогда не прощу ей, — взявшийся бог знает откуда, наполненный ненавистью и ядом хрипловатый баритон заставляет парочку мурашек пробежаться по моей коже. Скрежет зубов прекрасно дополняет впечатление.

— Что не простишь?

— Что сожгла его, — пальцы, лежащие возле груди Джерри, сжимаются до белизны костяшек. Туго натянутая кожа вот-вот порвется. Меня буквально опаливает яростью, вырвавшейся из Эдварда наружу.

И одновременно с тем дыхание перехватывает.

«Сожгла» — не имеет другого смысла. Он здесь только один…

— Сожгла?.. — подрагивающими губами переспрашиваю, испугано взглянув на ребенка. Пусть опровергнет, пожалуйста! Пусть скажет, что угодно, только не то, что я правильно поняла!

— В тот вечер я был у Розали, — будто бы не слыша меня, стиснув зубы и не скрывая злобы, сочащейся из произнесенных слов, продолжает Эдвард, — мне нужна была разрядка после недели воздержания прежде, чем я вернусь к нему…

Не перебиваю, внимательно слушая. Пальцы подрагивают от предвкушения того, что услышу. От осознания полной истории событий. Секс — только начало. На него — плевать.

— Эта тварь сказала, что доложила б… Ирине о наших встречах. Дождалась удобного момента к двум ночи, чтобы рассказать — он со свистом втягивает воздух, чуть громче произнося последнее слово, и я впервые радуюсь, что он дал Джерри снотворное. Теперь, по крайней мере, нет возможности потревожить его сон.

— … Ей спас жизнь только тот утюг, которым она сломала мне руку, — на губах Каллена сияет самый настоящий оскал, а на лбу пролегают глубокие морщины, — пятисекундное промедление, и я бы её задушил там же…

У меня пересыхает во рту от его тона. Мурашек становится в разы больше.

— Она что, из-за мести?.. — голос садится, а пальцы начинают подрагивать даже под простыней.

— Из-за ревности! — не сдерживаясь, рявкает Эдвард.

Боязно оглядываюсь на Джерри, но, вспомнив про лекарство, успокаиваюсь. В порядке.

— Но какова цена за прелюбодеяние? — боже, да у него почти безумный вид. Распаляясь все больше с каждым словом, краснея, мужчина продолжает говорить, и мне кажется, перестает замечать все то, что нас окружает. Перемещается туда… к ней. — Как может мать тронуть ребенка? Своего ребенка?!

— Эдвард… — с сожалением шепчу, боязливо погладив его крепко сжатый кулак.

— Она надела то красное платье, в котором вышла замуж. Надела большую часть своих украшений. Уложила волосы… — его начинает трясти, и дрожь, словно по невидимому проводу, передается и мне. Пульсирующие вены — на шее, у висков, — усиливают впечатление.

Прикусываю губу почти до крови, цепенея от ужаса. От того, что уже слышала и что будет дальше.

— Ирина отвела его в нашу спальню. Заперлась там и подожгла комнату, — теперь Эдвард говорит монотонным голосом из фильма ужасов. Устрашающим и спокойным одновременно. Прикрывает глаза, часто и хрипло вдыхая. Под кожей так и ходят желваки, а губы, сжавшиеся в невидимую тонкую полоску, подрагивают. — В предсмертной записке было сказано, что я получил то, что заслуживаю.

В спальне воцаряется тишина. Он ждет моей реакции. Я должна сказать… а что? Что на такое можно сказать? Ничего, кроме безумного ужаса, ничего, кроме до боли сильного желания собственноручно уничтожить эту женщину, я не чувствую.

За мучения Джерома. За боль Эдварда. За все то, что им пришлось пережить после…

… Кажется, я готова пойти на убийство.

— Я ненавижу её больше всех на свете, — произносит Каллен в такт моим мыслям. С точностью попадания до единого слова.

Вздыхает, стремясь досказать. Не прерываю его.

Я дослушаю. Чего бы это ни стоило.

— Когда дверь выломали, я уже был в доме. Джером… лежал на полу, — вся его спесь тут же спадает. Весь гнев, вся ярость, все безумие, дрожь — улетучивается за мгновенье. Ничего, кроме адской муки, кроме помешательства от боли, на лице не остается. Малахиты потухают, наполняясь, как недавно и другие, маленькие, прозрачной пеленой…

— Он безостановочно плакал, — Эдвард зажмуривается, притянув к себе сына так близко, как это только возможно, — тихонько звал на помощь… А когда увидел меня и протянул руки…