АlshBetta - Успокой моё сердце [СИ]

Он, едва касаясь, поглаживает большим пальцем мою скулу.

— Ты ведь Белла?

— Да, — от его новой теории я усмехаюсь, на миг забыв о том, что мы обсуждаем, — это мое имя. Белла.

Эдвард добродушно, широко улыбается. Заглядевшись на его улыбку, не замечаю, как руки резко меняют местоположение, обхватывая меня за пояс. Секунда — и песка под ногами больше нет.

— Эта мразь за все ответит, — негромкий, но убедительный, угрожающий шепот мужчины слышится возле моего уха, — за все, что с тобой сделал, я с него спрошу, Belle. Можешь не сомневаться.

Табун ледяных мурашек устремляется вниз, по спине. Обескураженность накрывает с головой, путаясь с уже выползшим наружу испугом. Что?..

— Не бойся, — очень вовремя, словно почуяв неладное, Эдвард мгновенно смягчает голос, целует меня в лоб, — когда мы вернемся домой, от Кашалота не останется и мокрого места.

Ещё одно выворачивающее душу обещание…

Меня все чаще посещает мысль, что Эдварду известна большая часть случившегося. И почему-то кажется, что не по рассказам Джаспера. Хейл не мог рассказать ему столько всего… интересного.

Я что-то упускаю из виду?

— Он куда хитрее, чем кажется, — севшим голосом сообщаю я.

— Ну, не хитрее меня, — Каллен покрепче перехватывает меня, осторожно наклоняясь. Усадив на песок, садится рядом, притягивая к себе. — Мы поквитаемся за сломанные жизни так, как полагается.

— Осторожнее, пожалуйста, — кусаю губы почти до крови, стискивая его ладони, уже освободившиеся от повязок. На миг губ касается улыбка — как и обещал Флинн, ни единого шрама. Все та же ровная кожа.

— Об этом точно не стоит волноваться, — он чмокает меня в висок, хмыкнув, — Кашалот — не самая крупная рыбка.

… Тихонький плеск воды снова занимает все пространство пляжа. Я снова в объятьях Эдварда и снова мне не нужно ничего — ни слов, ни мыслей, ни прочего. Непрошенные воспоминания — пугающие, доводящие до дрожи и исступления — просятся наружу, но я их не пускаю. Пошли к черту.

— Белла, — мужчина, перебирая пальцами мои волосы, начинает говорить довольно тихо, но среди мягкой тиши, в которую мы погрузились, баритон в любом случае звучит довольно слышно, — помнишь, ты сказала, что если мне нужно поговорить, ты всегда готова меня выслушать?

Поднимаю голову, оглядываясь на него. Эдвард предельно серьезен.

— Конечно, мой хороший, — мягко отзываюсь я, вздохнув, — тебе есть что рассказать?

— Тебе, — исправляет он, но наткнувшись на мое недоумение, поясняет, — если тебе нужно поговорить, я тоже готов выслушать. Что угодно.

— Это не… то есть я не… — выдыхаю, намереваясь сказать все так, как есть, без уверток, — история — грязь. Только грязь.

Сглатываю, пожав плечами. Глаза покалывает, и я прекрасно помню, чем обычно это кончается.

— Ничего подобного в тебе нет и быть не может, — переиначивая смысл моей фразы, отрицает мужчина. Не поверить его словам, тем более произнесенным таким тоном — сумасшествие. — Не говори ерунды.

— Ты не знаешь…

— Я узнаю, когда захочешь, — его рука чуть крепче обнимает меня, — просто имей это в виду, договорились?

— И ты…

— И я, разумеется, — посмеивается он. Теплое дыхание вкупе с нежными руками отговаривает плакать. Слез здесь совершенно не нужно. Ровно так же, как суфлера на балетном спектакле или оркестра внутри исторического музея. В крайней степени несовпадающая с царящей вокруг атмосферой вещь — соленая влага — противоречит всем законам мироздания.

Я думаю над его словами, прикрыв глаза.

Думаю, гладя на серебрящуюся водную гладь.

Думаю, ощущая крепкое рукопожатие и слыша знакомый аромат, ставший после заплыва лишь сильнее.

Думаю, приходя к мысли, что то, чем поделиться можно прямо сейчас, все же есть. Вопрос лишь в том, как на такое Каллен будет реагировать и что скажет мне в ответ. Услужливое сознание намекает, что отрицания и с этого фланга я не выдержу. Слишком рискованно…

И все же, решаюсь. Такой ночи больше не будет. Совсем скоро мы вернемся в Америку, где будет явно не до признаний.

Была не была.

— Эдвард? — осторожно зову, лелея последние секунды беспечности.

— Да? — он тут же откликается, не заставив меня ждать и лишнего мгновения.

— Я хочу… я знаю, что хочу рассказать.

Участливо улыбнувшись, он ободряюще смотрит на меня, ожидая продолжения. Не торопит. Будто догадывается…

Гляжу в малахиты, в свои собственные драгоценные камни, которые так сильно хочу видеть каждый день рядом, в поблескивающую в них нежность, в многообещающее желание защиты, в переливы понимания… верю. Точно верю. Что бы ни случилось, он от меня не отвернется. И я не отвернусь.

— Я тебя… — на выдохе шепчу, позволяя губам делать свое дело, а глазам следить за тем, что происходит внутри калленовских омутов, но договорить я не успеваю.

Разбивая тишину теплой ночи на мелкие, острые осколки, по пляжу проносится душераздирающий детский крик…

Спальня залита лунным светом. Каждая деталь, каждая складка простыни видна, как днем. Разве что с синеватым оттенком…

Огромная кровать освещается лучше всего — стоит прямо перед окнами. Впрочем, несмотря на это, не заметить среди её белоснежных простыней малыша, одетого в точь-точь такую же по цветовой гамме пижаму — задача несложная. К тому же, подсказку дает и беспорядок вокруг, сменивший те ровно застеленные покрывала, взбитые подушки и простыни, заправленные туго и аккуратно, на иллюстрацию к фразе «зона военных действий». Когда-то я такое уже видела…

— Джером! — Эдвард, ворвавшийся в комнату на мгновенье раньше меня, кидается к кровати. Белокурое создание, сидящее на ней, крепко обхватившее подушку, заливающееся горькими, громкими, сводящими с ума слезами, вскрикивает громче. Звук, что издает деревянная дверь, захлопываясь, вынуждает его вздрогнуть.

— Джерри? — растерянно бормочу, ища глазами причину, которая могла заставить его плакать. Как назло, ничего особенного. Здесь никого нет. За окном — теплая благодать. И даже страшные тени на стенах отсутствуют — их подобие, поселившееся там, скорее напоминает силуэты героев из детских сказок.

— Джером, Джером, — Каллен тщетно пытается дозваться сына, удерживая его в своих объятьях, от которых мальчик рыдает все громче и громче с каждой секундой, — ну что ты, мой маленький? Тише!..

В его голосе явно прорезается отчаяние. Отчаяние и беспомощность, подкрепляющееся сбитым дыханием. Он не может взять себя в руки. И я не могу. Не понимаю, что происходит.

— Родной, — прочистив горло, предпринимаю свою попытку, последовав примеру мужчины и подойдя к кровати, — зайчик, не нужно плакать, мы здесь, посмотри!

… Такого уверения ему точно было не нужно.