АlshBetta - Успокой моё сердце [СИ]

Сначала он не понял. Сначала такие слова воспринялись, как плохая шутка или бред, но уж точно не намек на правду. И лишь затем, когда главный приспешник проговорил что-то ещё, Каллен догадался, о чем речь.

«Что вы сделали?!».

В ответ раздался добродушный смех и звонок оборвался.

… Проверил ли он?

Разумеется, первым делом. Лихорадочно набирая пальцами нужный номер, путаясь в цифрах и слушая, как сердце бьется где-то в горле, ждал, что трубку снимут. Набирал снова. На разные номера — испробовал все варианты.

Ни одного слова с того конца провода не прозвучало.

Зато своему хозяину в лицо усмехнулась потрясающей вестью система оповещения, выдав самую значительную и самую ужасающую фразу за всю историю своего существования…

… К зову Джерома прибавляется другой голос, совсем нежный, но при том уверенный — как в тот день. Он шепчет «ты справишься» и без устали повторяет, что «все будет в порядке».

Смешиваясь, они становятся невыносимы.

Эдвард, не в состоянии больше терпеть столь жуткой какофонии, запускает телефон в стену.

Умоляюще всхлипнув тоненьким треском, приборчик разлетается на части. Столь необычный звук на миг прогоняет все иные, но когда они возвращаются, то, кажется, звучат даже явней.

И в этот раз имеют над ним всепоглощающую силу.

Ноги подгибаются сами собой, руки перестают удерживать покрывала, а пол одним резким прыжком, как кобра, набрасывается, вовлекая в свои объятья.

Каллен извивается, сжимая и разжимая кулаки и воя, как раненый зверь от осознания своей беспомощности.

НЕ СПРАВИЛСЯ!

НЕ ХОРОШО!

НЕ ПАПА!..

Стены пропадают, сменяясь пеленой слез. Невероятно жгучих, невероятно горячих. Они заживо сжигают его, не собираясь останавливаться.

А мужчина не намерен давать им отпор. Как в первый и единственный раз, в далеком детстве, рыдает в голос. Какой смысл для выдержки? Какой смысл для самоконтроля? Они канули в Лету и вряд ли когда-нибудь снова явятся на арену.

Эсми говорила: «хуже всего, когда погибают дети». Много раз повторяла, уверяя его, что никакая утрата не может сравниться с той, что забирает с собой видимую, осязаемую часть тебя.

Он не верил. На похоронах матери, задыхаясь от собственного горя, не верил. Что могло быть страшнее этой потери? Что ещё могло с ним случиться, дабы заставить так мучиться?

Оказывается, больнее все же бывает. И настолько, насколько он не мог себе даже представить.

Потеря смысла жизни невосполнима.

Он даже не посмеет пытаться это пережить…

Как, бывает, нам хочется верить в чудо! Хочется оставить за спиной все увещевания здравого смысла, все попытки дозваться трезвого ума, отправить к чертям пережитый опыт и постараться смотреть на мир глазами детей, ожидая, что в каждом есть добро, и никто никогда не посмеет причинить тебе или тем, кого любишь, страдания.

Как хочется верить, что существуют волшебные палочки, чудесные эликсиры, вылечивающие любые болезни, невероятные снадобья, способные и останавливать время, и перемещать в пространстве, и, даже несмотря на всю глупость такого предположения, воскрешать из мертвых.

Я тоже верила во многое.

Я тоже, как и Джером, была в том возрасте, когда маленькие проблемы кажутся большими, а большие — маленькими. Мы все в нем были.

Быть может потому слишком быстро я и исчерпала лимит своей веры. Или все дело в том, что необдуманно совершила поступок, не имеющий прощения, оправдания и принятия. Причин может быть много, но результат один…

Как ни прискорбно признавать, но мыслей, что в серебристом автомобиле, преследующем нас, а теперь перекрывшем дорогу к заветному аэропорту, находятся союзники, помощь или простые обыватели, спутавшие нашу машину с чьей-то иной, нет.

Куда привлекательнее, куда реальнее и очевиднее варианты, что это — приспешники Большой Рыбы, он сам или, что будет хуже всего иного, но, в принципе, довольно логично, Джеймс. Серебристый — его любимый цвет.

Наверное, от такого количества событий я просто выбилась из колеи. Сейчас, переволновавшись ещё на стадии преследования, погрузилась в мрачную эйфорию.

Впрочем, как бы то ни было, что бы я ни думала и как бы себя ни чувствовала, главная цель не изменилась: Джером.

Этот маленький, прекрасный, самый красивый и самый любимый мой ангелочек не пострадает. Быть может, только он один. Быть может, я больше никогда его не увижу. Но это значения не имеет. Джерри будет в безопасности. Иначе ничто не имеет смысла.

От яркого света фар, режущего глаза среди такой темноты, малыш дрожит лишь сильнее. Устроившись как можно ближе ко мне, обвив ладошками за талию и спрятав лицо в недрах куртки, кое-как ещё прикрывающей тело, он тихонько и душераздирающе всхлипывает.

— Любимый, — повторяю я, обеими руками прижимая ребенка к себе, — ш-ш-ш, ничего не случится…

То ли мой голос звучит так уверено, то ли Джерри вспоминает, что на переднем сидении сидит Джаспер, но ему, судя по малость расслабившейся позе, на капельку становится легче.

— Не двигайтесь, — глава охраны напоминает о себе ровным, ничем непоколебимым тоном. Среди огней приборной панели мелькает что-то черное и металлическое. Мгновенье — и оно в руках Хейла.

— Теперь медленно ложитесь на сиденье, — велит он, испепеляюще глядя в лобовое стекло нашего неприятеля. Из-за света нам того не видно, и надежда, что ту же трудность испытывает и он сам — очень привлекательна. Хотелось бы верить.

Мужчина терпеливо ждет, пока мы исполним приказ, не совершая больше никаких движений.

Осторожно опускаю Джерома на холодную кожу, поворачивая лицом к спинкам сидений. Незачем ему видеть все то, что будет происходить. К тому же я ещё помню, что значит «прикрывать спину», и с удовольствием воспользуюсь этой возможностью.

Мальчик, глотая беззвучные слезы, кусая губы, ждет, пока я устроюсь рядом с ним. И, когда дело сделано, всем подрагивающим тельцем тут же прижимается к моему.

— Укрой его.

Вот и сослужило службу это болотное покрывало из мотеля. А мне-то было неясно, зачем Хейл взял его с собой.

— Вот так, — нашептываю Джерому, скрывая его под маскирующей, плохо заметной в темноте тканью, — просто обнимай меня. Крепко-крепко. Все хорошо.

Он не верит в обещание, но просьбой не брезгует. Держится, как за последний спасительный островок посреди бурного потока. Клянется не отпускать. Никогда и ни за что.

— Ты умеешь водить машину?

Я оборачиваюсь к Джасперу, но Джерри не отпускаю.

— Я пробовала однажды, но…

— Ничего сложного в этом нет, — глава охраны даже не дает мне закончить, хотя головы в нашу сторону по-прежнему не поворачивает, — нажимаешь на педаль газа и не отпускаешь. Руль держи прямо. Трасса три следующих километра идет ровно. Тормоз — справа.