АlshBetta - Успокой моё сердце [СИ]

— Говорят, как началось, так и кончится, — зарываясь носом в мои волосы, бормочет Эдвард, щекоча кожу теплым-теплым, практически обжигающим дыханием, — дорога у меня и вправду была одна. Я её и выбрал.

— Я понимаю, почему. Эдвард, дай мне встать. И тогда дорасскажешь, хорошо? — кусаю губы, все ещё наблюдая посланников боли, затаившихся на его лице, в его позе и даже в голосе. Его трясет не только от эмоций, без сомнений.

— Рано! — мотает головой мужчина, скалясь, — я не закончил…

— Ты закончишь, как только я…

— Сейчас закончу. Ты обещала слушать, — взгляд из-под длинных бронзовых ресниц и заклинает, и умоляет, и пугает. У меня нет иного ответа, кроме как согласия. Очередного.

— К тридцати я добился своей цели — и цели подонка в том числе, как ни прискорбно. А через семь лет, десятого февраля, черт дери эту дату, встретил Ирину. Сбил её на переходе ночью. Жаль, не насмерть…

Яд. Неприкрытый, очевидный яд. Жутчайший по своей консистенции из возможных. Эти слова напитаны им доверху — не осталось ни единого свободного места.

— А Джером как же? — нахмурившись, опровергаю его слова я.

— Награда-наказание. Никто, кроме него, не сделает меня счастливее, но и уязвимее тоже. Больнее чем от его… ухода мне вряд ли будет.

Эдвард с силой зажмуривается, стиснув зубы. Секунда, две — молчание. Он, похоже, даже дыхание задерживает.

— Тебе не придется его терять, — мягко уверяю я, в который раз повторяя эту фразу. Но, судя по её значимости, судя по её нужности — не напрасно повторяю.

— Едва-едва сегодня…

— Сегодня — кончилось. Уже час как «завтра».

Моя шутливость его не трогает. И нежность тоже, к слову. Этот мужчина остановился на одной своей мысли — и не отступится:

— Джером меня не простит… я обещал не предавать — и предал, обещал, что детей не будет — не сдержал… он мучается из-за меня… не простит…

Уверенности, сквозящей в этих словах куда явнее, чем боли, можно позавидовать. Та же фраза, но после всего сказанного и рассказанного, во время того, что теперь происходит, жжет лучшим пламенем, чем самый высокий костер. Нас обоих жжет.

И в этот раз я не выдерживаю. Видимо, хладнокровность — не мой конек.

— Ты самый лучший отец на свете, Эдвард. И никогда не смей сравнивать себя — ни с плохой стороны, ни с хорошей — с кем-либо. Ты на голову выше их всех хотя бы потому, что защищаешь своего сына от сотни людей сразу, вот уже как пять лет. Что бы ни связывало тебя с Карлайлом — или как там его — вы совершенно разные люди. Ты боишься стать таким же — но этого не случится, — освободив-таки, наконец, свои руки, устраиваю ладони с обеих сторон его лица, на щеках, поглаживая кожу, — ты любишь Джерома. Ты по-настоящему, сильнее всех на свете его любишь. А потому, априори, никогда не предашь. Ни за какую цену — мы оба прекрасно это знаем. Все круги Ада не страшны — только бы он был в порядке. И не спорь, — предупреждаю, заранее приложив к все ещё синеватым, холодным губам палец, — я знаю, что это так для тебя — и не изменится. Сегодня в аэропорту ты не предавал его, не отбрасывал от себя, а защищал. Ты спасал ему жизнь от сумасшедшего, желающего пристрелить ни в чем не повинного ребенка. И ты спас! Ты спас, Эдвард! Он с нами, он здесь, спит в соседней комнате. Сомневаешься, что простит?.. Нет, он не простит… он тебя пожалеет и убедит в собственной любви так сильно, как никогда. Он увидит, что происходит с его папочкой и вспомнит, как он к нему относится, как любил. Здесь нет ненависти, Эдвард. В Джероме её нет в принципе, а к тебе — только в параллельной Вселенной… и то вряд ли.

Я заканчиваю, облегчённо выдохнув. Прикрываю на пару секунд глаза, собирая вместе разбежавшиеся мысли. Словно бы после спринта на триста метров или какого-нибудь скоростного полета чувствую опустошение. Легкое, быстро проходящее, но все же именно этим словом называющееся ощущение. Зато дышать становится легче.

Сказала. Сказала правду. Уверила. Убедила. А если нет — повторю. Сто раз. Ещё сто раз.

— И давно ты так думаешь? — после некоторого времени молчания все же интересуется он. Боязно, словно бы своим ответом я что-то опровергну.

— С того самого момента, как ты сказал мне, что ничего дороже сына у тебя нет, — я смотрю на него с любовью. Я знаю, это слово ему не нравится, я знаю, оно для него значит совсем иное, но как лучше убедить, как показать, что верить можно и нужно, что опровержения, отказа от услышанного им здесь нет и не будет, чем подобным уверением? Любовь сворачивает горы. Может быть, и упрямство вкупе с недоверием Эдварда свернет?..

Прислоняясь спиной — осторожно, едва касаясь — к холодной стенке уборной, Эдвард устало вздыхает. Ласково потерев мои пальцы, запечатлевает на них два поцелуя — один сильный, ощутимый, другой нежный, незаметный.

— Ты дашь мне минутку?

— Тебе не нужна помощь? — с сомнением оглядываюсь вокруг, подмечая, что полотенце все ещё в углу, и сидя его не достать.

— Пока нет. Спасибо, viola.

Намек понятен. Вот только боюсь, как бы, пока я буду исполнять вашу просьбу, мистер Каллен, вы не разбили себе что-нибудь, попытавшись встать на плохо слушающуюся ногу.

Однако Эдвард поверил мне — а я должна ему. Мы ведь вместе.

Потому встаю — медленно, выверяя каждое движение — и выхожу наружу. Ледяная комнатка пропадает вместе с не менее ледяным её обладателем, в то время как теплый коридор радушно принимает меня в свои объятья. Но вот парадокс — холодные руки Эдварда были куда теплее, чем теплая кожа кресел внутри салона.

И все же сижу. Терпеливо, стараясь не шуметь — хочу слышать все, что происходит в туалете — жду.

Эдвард появляется через пять минут. Дверь открывается, и я, как по сигналу, оказываюсь рядом. Но от помощи — любой — в этот раз он отказывается. Идет ровно, будто бы ничего не было. Правда, губы держит сомкнутыми, а на лбу все ещё видна испарина. Но ни лишнего звука, ни одного неправильного движения, ни прочего, что может выдать его — нет. Все прекрасно.

Мне на удивление, направляется мужчина вовсе не к своему креслу возле окна. Нет, все наоборот — маршрут проложен к диванчику Джерри.

Ловко опускаясь перед ним на колени (тут уж от тихого всхлипа ему удержаться не удается), Эдвард наклоняется к лобику сына, нежно-нежно целуя его. И ещё раз. И ещё. Маленький ангел спит безмятежно, не подозревая, что происходит, и кто рядом. Его личико абсолютно спокойно и расслаблено. Каллен так восхищенно смотрит на него, будто видит впервые. Любуется.

— Тебе нужно поспать, — не желаю прерывать подобные моменты, но очень боюсь, что приступ перерастет в то, что не даст Эдварду сомкнуть глаз. Ему нужны силы — утром предстоит очередное объяснение-попытка вернуть доверие ребенка, и к черту сегодня те слова, что он «на борту не спит».