АlshBetta - Успокой моё сердце [СИ]

— Да, — согласие звучит без единой попытки оспорить. Только ко мне Каллен-старший не возвращается. Осторожно подвинув сына, бог знает как, умещается на крохотном оставшемся пятачке диванчика, надежно обнимая Джерома.

— Спокойной ночи, моя девочка, — шепчет, кое-как выбросив из голоса нежелательные, недопустимые для себя нотки.

Я не тороплюсь отвечать — знаю, что прежде я должна сделать.

Ещё с посадки догадалась спросить у вечно искрящего от белизны рубашки стюарда, где взять второе покрывало. И получила его — вот же, висит на подлокотнике.

Я подхожу к Каллену из-за спины, а потому, наверное, чуть неожиданно, и пугаю его. Эдвард дергается, когда я накрываю его и напоследок пробегаюсь пальцами по сведенной от сдержанности спине. Лишь на мгновенье приседаю рядом с диванчиком, наклонившись к его уху:

— Ты справишься. Даже не сомневайся.

— Думаешь?.. — вижу, как длинные пальцы рассеяно, будто бы от их прикосновений малыш растает, проводят со всей возможной любовью по его щечке.

— Я уверена, — улыбаюсь, поправляя края покрывала так, чтобы ему было тепло и не приходилось совершать лишних движений, дабы устроиться как следует.

Я улыбаюсь и убеждена почему-то, что он слышит эту улыбку. По крайней мере, хмыкает так, будто слышит.

— А ты?.. — баритон искажается хрипотцой и усталостью, когда я поднимаюсь, оставляя их вместе. Кивает на теплую материю, которой оба Каллена теперь обладают.

— О, у меня есть кое-что получше, — тихонько усмехаюсь я, выуживая с багажной полки знакомое черное пальто — достаточно длинное, чтобы и укутать, и согреть. Но главное его достоинство все же не в теплоте и размере, а в запахе. Такой он только у одного человека на свете.

— Спокойной ночи, Эдвард, — расслаблено шепчу я, уткнувшись носом в столь желанную материю.

Это и вправду был слишком длинный день…

Светло-голубое небо, безоблачное, растянувшееся вокруг настолько, насколько хватает глаз, просто потрясающе. Его цвет насыщенный, но в тоже время очень нежный, подходящий для тех воспоминаний, что остались у меня об этом маленьком уютном раю. Неужели мы правда сюда вернулись?..

Я делаю глубокий вдох, наслаждаясь свежим и теплым воздухом. Мне кажется, даже пахнет здесь по-особому — цветы, вода, горы… прохлада и жара сосуществуют рядом друг с другом в мире и гармонии. Им нечего делить.

— Смотри под ноги, — наставляет голос Эдварда из-за спины, когда я, опрометчиво не взявшись за поручень, едва не поскальзываюсь на трапе, залюбовавшись пейзажем.

Под ноги? А как же красота вокруг?..

Вдоль линии горизонта — в том самом месте, где небо сходится с землей, выстраивая ровным рядком маленькие домики, виднеющиеся за забором, отгораживающим от внешнего мира взлетную полосу, — тянется темно-синяя полоска. Она то пропадает, то появляется между различными постройками, поблескивая от щедрого солнца и маня к себе, как ничто другое.

Океан.

… В этот раз спасает от падения то, что за поручень я все же схватилась.

— Белла, — устало бормочет мужчина, поддержав меня, когда я пытаюсь вернуть прежнее положение тела в пространстве, — пожалуйста…

— Извини, — щеки становятся пунцовыми, а вокруг — и без того оазисе — становится ещё жарче. Напоминаю себе, что Каллен идет прямо за мной — следовательно, при моем падении упадет тоже.

А падать ему никак нельзя — сегодня Джерри спускается по трапу на руках папы. Интересно, он уже проснулся?..

Но обернуться не решаюсь. Сначала неплохо бы сойти-таки вниз.

Шаг-шаг-шаг… рубашка? Да. Сиренево-синяя, в пресловутый гавайский цветочек, рубашка и человек, идущий с ней в комплекте. Наш проводник — похож на того, что был и в тот раз, но, присмотревшись, вижу все-таки отличия. Новый.

Радушно, как настоящий гостеприимный хозяин, протянув мне руку, незнакомец помогает сойти вниз, на твердую землю и, дав тем самым возможность как следует себя разглядеть, широко-широко, во весь рот, улыбается.

- ¡Bienvenido, invitada cara! [9] Добро пожаловать, дорогая гостья (исп.). — глубоким и низким, как у истинного испанца, голосом говорит он мне.

Улыбаюсь в ответ, хотя ровным счетом ничего не понимаю. Испанский, да ещё с чилийским акцентом… к такому итальянская школа меня явно не готовила.

Благо Эдвард тоже оставляет позади лестницу, появляясь рядом со мной.

— Gracias, Paulo. ¿Donde el coche? [10] Где машина, Пауло? (исп.). — на удивление мне ровно тем же языком, даже ничуть не искаженным английским произношением, спрашивает Каллен.

Встречающий с готовностью кивает головой, указывая на припаркованную недалеко темно-зеленую машину. Не могу определить, к какой марке она относится. Да и нужно ли?..

— Откуда ты знаешь испанский? — пропуская гида вперед и становясь возле Эдварда, интересуюсь я.

— Я много чего знаю, — пожимает плечами мужчина.

— Французский, итальянский, испанский… не много ли?

— Самое то. Король, — его губы растягиваются в горькой, неприятной улыбке, которая, как и следовало ожидать, глаз ничуть не освещает.

В голове тут же материализуются мысли о рассказанной вчера истории. Я помню. Но это не имеет особого значения теперь.

— Ты больше не король и не барон, — отрицаю я, обняв его за талию и прижавшись щекой к плечу, глядя, как доверчиво, будто бы ничего между ними никогда и не случалось, Джерри посапывает у груди отца, — теперь ты папа и мой scorpione.

Ему приходится признать, что такие слова немного утешают. По крайней мере, до смерти усталое выражение лица сменяется чуть более радостным, беззаботным. Улыбка, хоть и маленькая, хоть и едва заметная, но теперь искренняя.

Не говоря ни слова, Эдвард поворачивает голову, целуя мои волосы. Не отпускает от себя, глядя куда-то поверх моей макушки, на горы, небо и землю. Ангары аэропорта — как американского, так и чилийского, уже давно позади.

До машины остается около ста метров — наш проводник уже там, его цветочная рубашка недвусмысленно выглядывает из окна водительского места.

— «Ауди»?..

Вопрос Эдварда, так и не получивший ни ответа, ни завершения, прерывается тихоньким вздохом. Джером, ворочаясь в папиных руках, жмурится, стараясь заставить себя открыть глазки. Солнечный свет малышу, только-только покинувшему теплую темноту, явно не по вкусу.

Мужчина, мне кажется, затаивает дыхание, наблюдая за сыном. Идет точно медленнее, боясь выдать себя преждевременно.

Я посылаю встревоженным малахитам ободряющий взгляд, нежно глядя на просыпающегося ангела. Будем надеяться, сегодня, чтобы уснуть, никакие таблетки ему не понадобятся.

Наконец, драгоценные камушки покидают свой плен, являясь нам обоим на обозрение. Сонные и уставшие, несмотря на такое долгое время пребывания в царстве Морфея, они выглядят истинно детскими. И пока ничего, кроме нелюбви к яркому солнцу, внутри не наблюдается.