АlshBetta - Созидая на краю рая [СИ]

Будто во сне двигаюсь по направлению к сыну — подсознательно понимаю, что просто оттягиваю тот момент, когда увижу его в подобном состоянии.

Обзор открывается после третьего шага. Вижу знакомое детское личико, ещё вчера так мило улыбающееся: оно слишком бледное, а закрытые сиреневые веки скрывают небесные глаза. Он выглядит словно фигурка, вылепленная из воска. Нереальный, недвижимый, и практически прозрачный. Мой бедный маленький мальчик, сыночек! Белокурые волосы скрываются за общей бледностью его тельца и кроватных простыней — выбеленных до блеска и накрахмаленных. Его ручки лежат по бокам, поверх одеяла, которым он накрыт до груди. Из-под него виднеется больничная пижама в синий горошек.

Его кровать окружают многочисленные приборчики, издающие разные звуки. Его руки окутаны полупрозрачными белоснежными трубками, по которым течёт какая-то жидкость. Места входа иголок в нежную детскую кожу скрыты пластырем…

Зачарованно смотрю на всё это, будто смотрю фильм ужасов в кинотеатре, а не на собственного ребёнка.

— Энтони, — срывается с губ тихий шёпот, когда я со всей осторожность опускаюсь на колени перед его кроватью, нерешительно приподнимая руку, чтобы погладить его лицо… Не знаю, что делать — он кажется настолько слабым, что вот-вот рассыплется на кусочки, едва я его коснусь.

— Сыночек, мама с тобой. Она всегда с тобой, — отбрасывая нерешительность и надеясь на лучшее, ласково прохожусь пальцами по его лбу и скулам. Чувствую холодок, коим они отзываются на мои прикосновения.

На глаза тут же наворачиваются сотни слёз, а рыдания давят глотку, грозясь вырваться из груди. В моей голове, моём сознании лишь один вопрос — почему он? Почему не я, почему не Каллен? Почему никто иной, а только он, он — моё маленькое солнце — вынужден терпеть весь ужас этой жестокой болезни?

Ему предстоит сложнейшая дорогостоящая операция, он практически лишён детства, которое проводит в больнице, да ещё и эти осложнения…

Я плохо помню то, что мне говорил доктор Маслоу вечером, поэтому тут же решаю спросить у него обо всём, едва увижу его снова.

— Мисс Мейсен, пять минут! — доносится голос из задней части помещения, и я сдавленно киваю, глотая слёзы. Женщина ведёт себя тихо, не напоминает о присутствии, да и мне сейчас это не важно. Мечтаю просто увидеть его глаза, открытые глаза и улыбку. Почувствовать его пульс и ощутить, как трепещет от радости его маленькое, здоровое сердечко.

— Малыш, мама найдёт выход, она вытащит тебя, вот увидишь! — наклоняюсь к его уху, не переставая поглаживать лобик, и шепчу эти слова. — Ты только не сдавайся, Энтони, ты очень сильный, тебе под силу всё. Не оставляй меня, сынок, пожалуйста! Я умоляю тебя, не бросай меня!

Всхлипываю, чувствуя, как лицо искажается гримасой боли от жалкого вида моего мальчика, и будто бы ожидая чуда, гляжу на монитор приборов. Ничего не меняется. Всё, как и прежде. Размеренная кривая пульса, аккуратное пиканье, подтверждающее то, что он жив, но никаких существенных изменений в его состоянии нет. Он не откроет глаза и не обнимет меня сейчас. Он не притянет меня к себе и не шепнет на ухо: «Я люблю тебя, мамочка!». Он не может даже взглянуть на меня своим ободряющим голубым взглядом, в котором читается ласка и доброта.

Почему-то в этот момент ощущаю всю безвыходность положения и собственное отчаянье. Здесь я не могу помочь. Я бессильна. Приходится только глядеть на всё это и сгорать заживо от диких переживаний и страхов. Всё, что я хочу, это то, чтобы он был жив, счастлив и любим. Я пожертвую своей жизнью, своими деньгами, здоровьем — всем чем угодно, лишь бы подарить счастливое будущее.

Сейчас всё кажется абсурдным: моя работа, мои походы в магазины, мой сон вдали от него — ничто не имеет смысла, если сегодня или завтра я потеряю его. Ни работа, ни книжки со сказками, ни какие другие причины. Он — самое главное, что у меня есть, неотделимая часть. Всё то время, что я провела дома или в супермаркетах, я должна была провести с ним. Краем сознания понимаю, что рассуждаю неверно, и что всё возможное делала для его спасения, начиная от походов по городским банкам и нотариальным конторам и кончая согласием на роль любовницы Каллена, деньгами которого я и оплатила сегодня огромнейшую сумму за операцию. Но как это обычно бывает в подобных случаях — когда смерть совсем рядом с тем, кто тебе дорог — ты переосмысливаешь каждую минуту, прожитую без этого человека, представляя, что сделал бы с ним, и как бы наверстывал сейчас потерянное безвозвратно время. Это мазохизм чистой воды, но ничего другого я не могу сейчас и представить. Мне больно, страшно, обидно — за него. За то, что ему всего четыре, а он уже знает, что такое боль, болезнь, клиника и смерть. За то, что он каждый день, открывая глаза, боится, что уже через минуту не сможет это сделать (однажды он рассказал мне об этом страхе). Не стоит забывать также обо мне — для меня всё это за гранью реальности — было, по крайней мере. Сейчас я понимаю, что все мы не вечны, и судьба может повернуть всё так, что никто и не сможет помочь….

И всё же я не перестаю молиться.

Смотрю на бледное лицо сына, трубки, которые прикованы к его телу, приборы и понимаю, что для меня есть и будет единственным и непоколебимым миром. Мирозданием.

Мой ребёнок.

Мой мальчик.

Мой Энтони.

Моё время пребывания в палате сына кончается, и под предупреждение от медсестры, поднимаюсь с колен, наклоняюсь к ребёнку, целуя его в лоб, шепчу самые важные слова, которые шлю ему, надеясь, что смогу помочь:

— Я люблю тебя, солнышко!

С этими словами покидаю помещение, на ходу вытирая слезы. Направляюсь к комнате отдыха, решив провести остаток ночи там. Меня уже не интересует женщина, идущая следом за мной, и я замечаю её только в лифтовой кабинке. Решаю воспользоваться моментом, зная, как беспощадно время, и что его может просто не оказаться в будущем:

— Огромное вам спасибо!

— Не за что, дорогая, я всё понимаю, — она сочувственно хлопает меня по плечу, вытирая скупую слезинку на своей щеке. — Как только приедет Доктор Маслоу, сразу же направлю его к вам.

— Благодарю, — выдавливая едва заметную улыбку, выхожу из лифта на своём этаже и иду по свежевымытым коридорным плитами, которые мрачны и холодны. Иду к комнате отдыха, решив, что прямо сейчас накапаю ещё успокоительного и засну до утра.

Уже подойдя к знакомой двери, я ощущаю себя, словно в потустороннем мире, глядя на дверь бывшей палаты Энтони.

Слёзы катятся по щекам, а руки судорожно сжимаю кофту на груди, силясь унять режущую сердце боль. Я в мире, который зовётся жизнью, мире полном боли, страдания и зла. А ещё несправедливости…

Глупой и никчёмной несправедливости, которую ничем нельзя изменить или искоренить…