АlshBetta - Последняя грань [СИ]

Я ощущаю себя отвратительно слабой и беспомощной, стоя здесь и не имея сил ничего сделать. Руки, ноги — все словно налилось свинцом. И только кровь отдается пульсом где-то в голове.

— Дыши ровнее, — ласково советует мужчина, устраивая свои ладони — какие же у него длинные и красивые пальцы, как у пианиста — по обоим бокам от меня, — это не больно.

— Пожалуйста… — я уже по-настоящему дрожу. Дрожу, сотый по счету раз жалея, что не поехала домой, как и полагалось, скорбеть. Чертов клуб. Чертов мартини. Чертов Султан.

— Ш-ш, — легкий, невесомый поцелуй. Не такой, какого я ожидала. Не грубый. В губы.

И снова:

— Ш-ш, упрямица.

Эдвард делает еще шаг вперед, становясь совсем рядом со мной. Соприкасаясь плечами.

Внизу моего живота преступно сворачивается теплый упругий комок. Из-за его покалывания осознание реальности притупляется.

Мужчина пахнет… божественно, именно так. И то, что он теплый, что окружает меня повсюду, что ласкает — и голосом, и губами — медленно, но верно ведет в известном направлении.

— Так пойдет? — смешливо спрашивает Эдвард, на секунду оставляя мои губы. Улыбается.

Я задерживаю дыхание, но все равно не успеваю сдержать себя. Против всех законов природы и инстинкта самосохранения, киваю. Отрывисто. Ясно.

Ну и к черту.

— Вот видишь, — он ликует. Мягко прокладывая цепочку поцелуев по моей шее, движется к губам. И обратно.

Кажется, я начинаю понимать, почему ему так этого хочется…

— А если кто-то придет?.. — мне плевать, честно. Но почему-то спрашиваю.

— Мы пошлем его… подальше, — сладко отзывается Эдвард, прижимая меня к себе. От него пахнет каким-то хорошим парфюмом и алкоголем (странный коктейль, но на удивление, возбуждающий). Той водкой, что мы пили. Но воспринимается это скорее как дополнение и плюс, чем минус. Отвращения во мне не вызывает — наоборот, тяга внутри комка… нарастает.

Теплые губы одаривают вниманием мою яремную впадинку. По спине бегут мурашки.

— Здесь холодно… — жалуюсь я, едва ли не хныча. Только не по той причине, что озвучиваю.

— Это ненадолго, — утешающе обещает мой истязатель. Присаживается передо мной на колени, немного задирает салатовую водолазку, целует кожу.

— Аппендицит? — интересуется, на миг прерываясь и очерчивая пальцем мой шрам.

— Да…

— У меня тоже, — хмыкает, возвращается к прежнему делу. Продолжает. Встает.

Поцелуи сменяются прикосновениями — и так по кругу, доводя до изнеможения. Я начинаю задыхаться, а тело действительно охватывает жар. Теперь я верю своему Султану.

— Ты красавица, Белла, — уверяет он, приподнимая мою юбку, пока трясущимися пальцами стараюсь сделать что-нибудь с его ремнем.

Я рдею. Я больше не протестую.

Я хочу… да, сейчас, я хочу.

И плевать, в каком месте и после скольких стопок мартини и водки. Я хочу именно этого мужчину. Я хочу, чтобы первым у меня стал он…

— Я никогда… — прикусываю губы, кое-как сдержав стон, чтобы объяснить ему. Пока не поздно.

Мягкие губы останавливаются. И руки, как ни прискорбно, тоже. А моя кожа как никогда жаждет касаний. Этих.

— Девственница? — с сомнением спрашивает Эдвард.

— Да.

Я делаю глубокий вдох. Я всеми силами стараюсь сохранить хоть какое-то лицо перед ним. Хотя, наверное, уже поздно.

— В таком случае, — мужчина отходит от меня, упираясь спиной в закрытую дверцу кабины, — мы можем прекратить. Будет нечестно, если я заберу то, что не мне причитается.

От его речи меня пробивает на смех. А может, все дело в выпитом?..

— Что, все так плохо? — он выдает мне притворную улыбку, но на самом деле в недоумении, я вижу. Я вижу это по голубым глазам, захваченным желанием. Желанием… меня, как бы парадоксально такое не звучало.

— Это так старомодно… — хихикаю я.

— Это не то, с чем шутят, — нахмурившись, говорит мужчина, — я готов остановиться, если ты хочешь.

На полном серьезе. Он на полном серьезе это говорит!

— То есть, я могу сказать «нет»?

— Можешь, — в его честности я не сомневаюсь. Длинные пальцы уже готовятся открыть защелку и выпустить меня отсюда. Отпустить.

Его дыхание тоже сбилось. Его рубашка немного промокла… а его джинсы, кажется, тесноваты.

Ну уж нет. Теперь я точно не дам ему все прервать.

— А я скажу «да», — хмыкаю, приподнимаясь на цыпочки и обвивая пальцами его шею, — если ты позволишь…

Ненадолго задумавшись, он хитро кивает. Достает из кармана блестящий маленький квадратик с вполне ожидаемым названием… и с готовностью притягивает меня обратно.

…Этой ночью Эдвард берет меня трижды в кабинке. Мы оба не в состоянии стерпеть. И мы оба не в состоянии остановиться. Я глажу его плечи, я касаюсь губами мочки его уха, наслаждаясь рычанием, что слышу, и мне невероятно приятно ощущать его… внутри себя.

Все говорили, это больно. Некомфортно. Страшно.

А на деле — ничего подобного со мной не происходит. Наоборот. С точностью до наоборот…

Возможно, все дело в том, с кем этим заниматься. С Эдвардом я просто не замечаю чего-то, что не приводит к удовольствию. Всю эту ночь.

Последнее, что помню, как он везет меня домой на такси. И как я стискиваю пальцами ворот его рубашки, немного пропитавшейся сладковатым потом.

Эта ночь — последняя, что мы проведем вместе. Наутро, когда проснусь с дикой головной болью и неприятно колющим ощущением внизу живота, выяснится, что все, что было нужно от меня этому человеку, он уже получил. Вчера.

Больше встречаться не намерен — так гласит оставленное и не так уж давно набранное на моем телефоне сообщение.

Моя чадра светло-синего цвета — как море — с изящными разрезами для рук. Ткань тонкая-тонкая, мягкая — Алек выбирал. Он подготовился к моему приезду куда основательнее, чем можно было представить. И это при том, как рьяно отговаривал ехать.

«Это исламская страна, Изабелла».

«Я знаю».

«Это не США».

«Я знаю».

«Ради чего ты собираешься все бросить?».

На этом моменте я и не выдержала. Я рассказала ему все. Про отца, про театр с одалисками, про такси в клуб и… про Эдварда. Я не смогла удержаться.

Сжимая в руках трубку и даже не стараясь спрятать слезы, я умоляла его мне помочь. Использованной, брошенной и одинокой в такой степени я чувствовала себя впервые. Я отчаянно желала уехать, переехать, сбежать, скрыться… и забыть. Все. Всех.

Но в основном, конечно, теперь ненавистного Сулатана.

«У меня никого не осталось, Алек… никого, кроме тебя».

Наверное, это и стало для него последней гранью — моя истерика. Я никогда их себе не позволяла, даже в детстве. Он говорил, что когда я разбивала колени, или соседская кошка царапала мои руки, все, чего можно было дождаться — злобного бормотания и немного дрожи в голосе. А теперь я плачу… и плачу так, как будто бы больше ни на что не способна.