АlshBetta - Последняя грань [СИ]

Но однажды все изменилось. Однажды, зимней ночью, когда мы уже собирались ложиться, в дверь постучали. Я не слышала шума машины, сегодня был не четверг, а потому посчитала за право спуститься и хотя бы одним глазком посмотреть, кто здесь.

Неужели наша безопасная территория, расположившаяся вдали от линии огня, перестала быть таковой? Эти мысли пугали, а потому я всеми силами старалась отогнать их подальше.

Когда Бача, скрепя замком, отпер дверь, так и не дождавшись ответа на вопрос «кто там?», пришедший предстал перед нами во всей красе. И, разумеется, был узнан.

Эдвард с каменным лицом, вымокшими от снега волосами и крепко сжатыми губами, не разуваясь, прошествовал со мной наверх. Сдержал даже свое негодование по поводу того, что я была среди тех, кто его встретил.

И только в спальне, когда удостоверился, что заперта дверь и любопытные уши разбрелись по дому, снял плащ. Рубашка под ним почти полностью пропиталась кровью.

«Царапины, — прошептал он, оглянувшись на меня через плечо, — поможешь?»

У Бачи нашлись и бинты, и спирт, и даже свежая рубашка. Сказалось то, что окрепли их отношения с прошлого года, а может то, что Эдвард впервые не выглядел властным и кровожадным, но он радушно все это одолжил не задавая вопросов.

— Кто тебя так?

— Защитники Аллаха, — он невесело усмехается, прикусив губу, когда я прикасаюсь ватой к ранам, исполосовавшим всю спину.

— Обругал веру?

— Позарился на святое. На Лидера, — мой Султан тихонько стонет, когда по разодранной коже медленно растекается прозрачный спирт.

— От базы до нас сто шестьдесят километров.

— Я знал, к кому еду.

Больше я не спрашиваю ничего. Не могу сдержать себя. Нагибаюсь и легонько, так, чтобы при желании списал на слабость, целую его волосы. Впервые после побега от Алека и Адиля мне больно за кого-то. Впервые после смерти Нурии я вообще… чувствую что-то.

— Я сам себя не перебинтую, — он пытается перевести все в шутку, но голос дрожит. Впервые у Эдварда при мне дрожит голос.

— Я тебя перебинтую, — улыбаюсь, осторожно прочертив пальцем линию по его плечу, — не волнуйся.

Этой ночью полковник впервые спит со мной по-настоящему. Прижав к себе, как любимую игрушку, он спокойно, ровно дышит, окончательно расслабившись. Никогда не видела его таким безмятежным и спокойным. Как ребенок…

И самое удивительное, что мне доставляет истинное удовольствие поправлять его одеяло, когда оно сползает и обнимать его в ответ, когда он неодобрительно хмурится на исчезновение моих рук.

Неожиданное и очень новое чувство. И настолько же приятное.

Следующим утром, когда просыпаюсь, единственное, чего боюсь, не найти Султана в постели. Но он как был здесь, так и есть. Только уже не спит. Уже сидит и с легкой улыбкой наблюдает за мной. Голубые глаза наполнены наслаждением. От хорошей ночи?..

— В твоей жизни когда-нибудь что-нибудь шло не по плану?

— Постоянно.

— А в моей — никогда.

Это откровение. Я обращаюсь во внимание. Подмечаю каждую эмоцию его лица.

— Той ночью… этот клуб… — тяжело вздохнув и с виновато-задумчивым выражением лица сжав пальцами мою ладонь, признается Эдвард, — это было минутное желание, чертова слабость… я не хотел ничего, кроме того, что у нас было. Я и приехал-то за этим туда…

Хмурится. Смущенно — впервые вижу на его щеках румянец.

— У меня тоже. Слабость…

— Тоже?

Изгибает бровь. Не верит.

— Той ночью умер мой отец. Я должна была вернуться в постель и, как достойная дочь, скорбеть о нем сорок дней. А я напилась водки и дала незнакомцу соблазнить меня.

— Интересный расклад.

— Мне тоже так кажется.

Неловко пожимаю плечами, опустив взгляд. Почему-то чувствую смущение.

— Я не думала, что ты так быстро… уйдешь.

— Белла, я уже сказал, это все не планировалось как отношения.

— И все равно…

Как же тяжело даются слова. Они будто каменные — неподъемные. Больно царапают горло.

То, что я не смотрю на него, Эдварду не нравится. Длинные пальцы осторожно поглаживают мое запястье.

— Я заслужу твое прощение, — он тяжело вздыхает. Очень тяжело. Вымученно.

Слышать такую фразу от него — невероятно. Я пытаюсь понять, не ослышались ли.

— Зачем?

Краешком губ он улыбается. А потом кивает на свою спину.

И я понимаю.

— Как ты оказалась здесь? — следующий его вопрос. Вызван и интересом, и тем, что не хочется посвящать уверению в собственной слабости много времени. Признал — и будет.

— Сбежала. — Это наш первый разговор на такие темы за все время…

— От прошлого?

— Да. И от тебя.

Я ещё раз удивляю его. Снова.

— Все так серьезно?..

— Ага — за этот ответ я чувствую себя виноватой.

Двумя пальцами, осторожно, Эдвард приподнимает мое лицо. Просит на себя посмотреть.

— Я думал, что сошел с ума, когда ты жалась ко мне в такси.

— Все было так страшно? — нервно хихикаю, кривляя его тогдашние слова, но в тайне надеясь, что дела не настолько плохи.

— Куда страшнее. Я впервые в жизни не отвечал за то, что делаю. Раз — да. Но три… и то, что у тебя никого не было…

Теперь смотрю на него без робости и стыда. Скорее — с интересом.

— А сейчас?..

— И сейчас — тоже под вопросом, — теперь его черед покраснеть. Но не от гнева.

— Мне нравится, когда ты не отвечаешь за себя… — бормочу я.

— Это не пойдет на пользу никому из нас, Красавица.

Я чувствую, как он меня гладит. Не верю этому, но чувствую. Легонько-легонько, даже боязно, по щеке.

— Почему?

— Потому что ты замужем, например.

— Нет.

— А ребенок? — он хмурится. Я кусаю губу.

— Племянница. Была…

Впервые за наше знакомство это не вызывает в нем наплевательского отношения. Мне кажется, он теперь его стыдится.

— У тебя кто-то остался?

— Брат и его сын… но я не знаю, где они.

— Я не умею сочувствовать, — виновато, едва ли не с горечью, произносит Эдвард. Морщится.

Мгновенье обдумываю свои действия, а потом отпускаю все на волю. Спонтанность, бывает, не худший ход.

Я приникаю к нему, оставляя пустовать свое место на кровати. Прижимаюсь к груди и, помня о спине, обвиваю руками за шею. Утыкаюсь, прячусь лицом в теплую кожу и не хочу отстраняться. Вообще.

— Не сочувствуй, — бормочу, чувствуя его напряжение, — просто обними меня… не сочувствуй.

Я не надеюсь, что он послушает, но происходит именно так. Это утро чудес, ей богу. Это утро исполнения желаний.

Я слушаю биение его сердца — немного ускоренное — наслаждаясь объятьями и тем, как он постепенно начинает гладить меня снова. В этот раз — по волосам.

— Мне почти тридцать пять лет, Белла, а я впервые хочу поцеловать женщину, — через некоторое время шепчет он мне на ухо, скорбно усмехнувшись. Но за скорбью — смущение. Как у мальчика.