Тадеуш Новак - А как будешь королем, а как будешь палачом. Пророк

Капитан перестал рассматривать свои руки, созданные для молитвы, и, склонив голову набок, спросил:

— Как это ОН? Мы его убили. Мы.

— О нет. Вы ошибаетесь, капитан. ОН его убил. ОН.

И капитан направился ко мне, чтобы положить свою руку, созданную для молитвы, на мое плечо и внимательно посмотреть на меня, но тут подбежал Павелек и, похлопывая меня по спине, сказал:

— Петр правду говорит. ОН убил его. ОН.

После этого случая наш отряд привел в исполнение еще несколько приговоров, но меня от них отстранили. Как видно, Павелек поговорил с капитаном и цугсфюрером. Я учил ребят, вовлекал в наш отряд мужиков постарше, каждую неделю ходил с ними в ближайший лес на батальонные сборы. Все чаще поговаривали о конце войны.

Кажется, в середине апреля, до того, как я помирился с Хелей, возвращаясь с реки, встретил я Марысю. Нельзя сказать, что раньше я не встречался с ней. Случалось несколько раз, когда ехал в поле, подвезти ее по пути. Почти каждый день я видел, как она шла в лавочку. Но не решался обнять ее за плечи, прижать к себе и поцеловать. Да я и не хотел морочить ей голову, ведь я видел несколько раз, как она шла под руку с Павелеком.

И только теперь, в апреле, когда я возвращался с реки и был уже вечер, а за плетнем в садах было белым-бело от цветов, я обнял ее и прижал к себе. Но она сопротивлялась, толкала меня локтями в грудь, отворачивалась от поцелуя, и я тогда сказал:

— Моисей хотел нам сыграть, Марыся. Ох как он хотел нам сыграть.

— Но он нам не сыграет, Петр.

— А ты хотела бы, чтобы он сыграл нам?

— Он не сыграет нам. Его уже нет.

— Откуда ты знаешь, что его нет?

— Как откуда? Все об этом знают.

— Но я знаю, что ОН есть. ОН, Стах и Хеля, и я. Если бы ЕГО не было, то ОН бы не убивал. А ОН убивает.

— Что ты говоришь, Петр? Что еще за ОН?

— ОН, Марыся, ОН. Все знают, что ОН.

— А я слышала совсем другое, Петр.

— Что же ты слышала?

— Ты знаешь лучше меня, что я могла слышать.

— Что это мы? Что это я?

— Ты, Петр, ты.

— Может, когда-то и я. Но теперь ОН. ОН, Марыся, ОН.

— Как знаешь. Петр. Мне-то что. Может, и ОН. Если тебе так лучше, то, конечно, ОН.

Мы разошлись возле ее дома. В саду, высоко подняв голову, словно собираясь поймать зубами нижнюю веточку, она вдруг остановилась, оперлась спиной о яблоньку и сказала:

— Ты прав, Петр. Это ОН. Хеля мне говорила, что это ОН. А она лучше знает. Иди к ней, Петр.

На следующий день после встречи с Марысей я вышел вечером из дому и, пробираясь под яблоньками, вошел в ригу солтыса. Я знал, что Хеля, как и я, уже с марта спит в риге. Но я не лег под перину, а спрятался рядом, прикрывшись сеном. Хеля долго не приходила. Сразу же, как только я вошел в ригу, кто-то стал красться по сену, но когда начал меня обнюхивать, я понял, что это пес. Я боялся пошевельнуться, а пес, чувствуя под сеном чужого, улегся на мне с рычанием. И не пошевельнулся, пока не скрипнула дверь риги. Пес заскулил и, наверное, потянул Хелю в мою сторону, а она хлопнула его рукой и сказала:

— Отвяжись от меня. Что это на тебя нашло?

Я слышал, как она снимает платье, как сбрасывает с ног тапки, залезает под перину и вздыхает. Мне хотелось смеяться. Когда мы лежали в саду на крыше дедова дома и она с яблоками за пазухой, осторожно обняв меня за шею кончиками пальцев, засыпала, то так же вздыхала. Конечно, у нее и сейчас был приоткрыт рот и расплетена коса. Чтобы не засмеяться, я до крови грыз палец. Когда затихли вздохи и возня, я позвал тихонько:

— Хеля, Хелюська!

Я услышал, как она встает и садится на сене. Прошла, может, минута. Тогда она сказала:

— Почудилось мне, что ли, — и снова легла.

Я позвал громче:

— Хеля, Хелюня! Это ОН!

Она подскочила и крикнула:

— Господи, боже мой, кто ОН?

— ОН — Петр, ОН — Стах, ОН — Моисей. ОН, Хеля.

Она бросилась было бежать, но, видно, узнала мой голос и на полдороге остановилась:

— Это ты, Петр. Где ты? Отзовись.

Я выбрался из сена. Пес, сидевший на мне, залаял. Я подходил к Хеле, протянув руки. Наконец наткнулся на ее плечи и обнял. Прижимая ее к себе, я шептал:

— Это я, Хеля. Это я. Я пришел. А если я пришел, то ты знаешь, что это не я, это не ты убивала. Это ОН, Хеля. Он — Стах и ОН — Моисей.

— Пётрусь, я знала, что не ты, не я. Как же могло быть иначе, Петр.

— Конечно, знала. Марыся мне говорила, что ты знаешь. И как я узнал это от нее, так тут же и пришел к тебе.

— Какая еще Марыся?

— Ну, Марыся.

— А, Марыся.

— И еще она мне говорила, чтобы я пришел к тебе, потому что ты хочешь, чтобы я пришел. Но еще раньше, чем она сказала мне об этом, я хотел к тебе прийти. И извиниться хотел за Павелека. За то, что я тогда тебе сказал.

— Не надо, Пётрусь. Не надо. Я уже давно забыла, что ты тогда говорил. И хотела, чтобы ты пришел. А если ты пришел и знаешь уже, что это ОН, то останешься со мной, на всю ночь останешься. Не отпущу тебя, если ты даже будешь целовать руки мои и ноги мои целовать и, скрестив руки свои, на коленях проползешь всю ригу, и молиться будешь, и петь будешь все песни костельные.

Но я не молился, не ползал на коленях, чтобы она выпустила меня из риги. Усталые, с капельками пота на лице и на руках, лежали мы, прильнув друг к другу. Я чувствовал, что Хеля, прижав губы к моей шее, прислушивается, не отзовется ли во мне испуганная птица, охотившаяся куница, ОН — Стах и ОН — Моисей, и хочет что-то спросить у меня. И я, пожалуй, знал, что она хотела спросить, ведь как и прошлым летом у реки, когда мы лежали голыми в богородицыной траве, опустив ноги в реку, я также держал в ладонях два золотых ранета, двух живых зверьков. Закрыв глаза, я видел так же, как тогда, колокольню костела, архангела, пролетающего над ней с благовещением. Архангела, в которого стреляли жандармы до тех пор, пока не поранили его, пока архангел, заливая кровью все небо, не стал падать в реку.

А когда я увидел небеса и раненого архангела и Хеля шевельнулась в моих объятиях, отняв губы от шеи моей, чтобы мне это сказать, я прижал ее еще сильнее к себе и поцеловал в губы. Теперь я знал, что это был наш архангел, несущий нам благовещение, и Хеле не надо было мне ни о чем говорить. И как тогда, в июле, зажмурившись от боли, еще раз прыгнул я с глинистого берега в покрасневшую от ивняка реку. И шел я по дну ее, выстеленному золотым песком. С открытыми глазами шел, пока не наткнулся на поломанные крылья, на тело. С пораненной и поджатой под подбородок ногой. И вытащил я почерневшее от солнца и от боли тело на берег, и положил его на траву, и высосал его рану, и залепил серой глиной. И архангел открыл глаза и улыбнулся мне, и я позвал Хелю. И встала она с богородицыной травы. А он, зная, что Хеля нагая, даже не посмотрел в ту сторону, а оттолкнулся здоровой ступней от земли и, хромая, исчез в небесах.