Юлия Кокошко - Шествовать. Прихватить рог…

Если каждый сочиняет себе дорогу сам, данная полоса препятствий тоже отписана одной из участвующих сторон, порхавшей пером над магистралью и делавшей грубую расстановку: Большую Мару, захваченную гонкой посреди ключевого события — разъединения пункта А и пункта Б, притом — вечного… хотя мнимого, как и все вокруг — мнимое.

Пункт Б, неумолимый, иначе — каменный, вот что прозревала Мара сквозь вечернюю даль и сад, зовущий себя пионерским. Пункт Б разгрызали железнозубые ящики, проглатывали вещмешки-губошлепы и шамкающие коробки, деталям навязывали свои патлатые путы веревки, а пропущенные бойко сбрасывали величину и слитность. Неумолимый, иначе — Дом прощания, морочил разъездами, смывом не то семи мостов, не то двенадцати желаний, и положил рассыпаться на камни — и успеть в перешедших дом гостей.

Итого: Большая Мара навстречу камнепаду — с ранением души и с неотыгранным мотивом прощальных поцелуев или запретной комнаты, самой дальней в осыпающемся доме, куда до сих пор не удавалось пустить глаз. Но — время комедии: когда гости, разведя комнаты и собравшись обрушить свод их, наконец узрят — манящую запертую, ее уже смешают с остальными и вместе — с пустошью. А все тусклое и оплошное, что освящали прикрытием, останется в пришельцах — монашкой-дверью. Если в дальней глухонемой и не было ничего приличного, так лучше свидетельствовать — а не комкать коллизию по беспросветности.

Но вечерняя дорога под тяжестью главной темы — спешки — пускается колобродить. Неучтенные пешеходы выносят не обочинные картошку и огурцы, но — популярные происшествия в концертном исполнении: потери кошелька со всеми мечтами или аппетита — плюс реестры недополученного, нелегалку, особые брани за отечество или внезапно пробудившуюся в ком-то музыку…

Откуда ни возьмись — чуть очевидная в толпе проходящих (в прошлом времени — проходимцев) и в толпе дней — веселая жена от народной слободки Святая Простота, а обмороченный муж — из дружб Большой Мары, но подхвачен странностями и отнесен на простор. Что не мешает Веселой Жене быть в теплом духе — и предложить Маре слой житейских вопрошаний и хлебосольный анализ посылок и недосылок.

Или кто-то — гонец и имеет весть издалека, бесценную реляцию, то есть — миссию , или свою болезненную зависимость от дороги, жанр размыт, но хватился, что путь его горит, уцелела лишь хвостовая часть, и тот мослак вот-вот сгложет ночь, а он отвлекался и отзывался, искал общий язык с многими проявлениями жизни — и до назначенного ему не добраться, и Большая Мара — его последняя надежда.

И хотя Большая Мара ни на что предложенное не претендует, собственные ее намерения отчего-то кукожатся.

В эскизах дороги возможны меловые блоки севера, а на переходе сквозь перекресток вечер весны влетает в магнетические игры юга, распространенные зеленщиками и доброхотами с огнем, и нарастающей диагональю песка и воды, чьи капли мечены свернутой резьбой, и ночь все беднее щеколдами и защелками, и покровы ее — все короче, а слепота зорче, как все меньше на идущих — одежд… Как все ниже возможности — спастись на подножке плывущего мимо большого транспорта, низложенного — на поля возвращения.

Из длинных редакций, взятых в покровительство одной крышей, выходили и обгоняли Мару два породистых светских льва, перезрелые повесы, розны отраженными в очках тесниной стен — и мостовым туманом, и ржаной метелкой из-под вельветовой кепочки набок — и коской под скособоченной кожаной, и роящимися вкруг породы карманами в клепке, и особенно розны — цветом теннисных ракеток, пустивших из кейсов хвост. Не участвующие в формах жизни, опасных для жизни, но представленные в событии — в двери черного хода, всегда приоткрытой. Услуги: подхватим на перо. Жизнеописание, комментарий, побивание мячами. Водим — к умножению валового продукта или поголовья рогатых. Даем общественный резонанс. И, полны вечерним остранением или загодя вышедшие к утренним анекдотам, оттачивали личную фельетонную канву.

— Какие тутти-фрутти! — говорил идущий с желтохвостой ракеткой идущему с белохвостой. — В дому жена привечает усатого маляра. Дачу штурмует огород — бьет несаженой картошкой и торпедирует почти саженными кабачками. У старшей дорогой дочки открылся необаятельный фраер. У дорогой младшей — сессия. Кричит: где мне заниматься, если все затянуто вашим ремонтом?.. Жена любезно объясняет: а занимаются — целый семестр, разве я не говорила?.. И лишь меня никто не спросит, как долго я мечтал — одной рукой белить, другой — сеять, третьей — откапывать долбоёба, что матросит дорогую старшую, четвертой — отстегивать экзамены для дорогой младшей, все равно ни хрена не знает — и отводит светлую юность в темном ночном клубе.

— А у нас каков малышок, — говорил идущий с белым хвостом идущему с желтым. — Теща сходит с ума — как ни спросит дитя: хочешь кушать? Хощет — всегда! Если даже минуту назад еле выполз из-за стола, все равно кличет: хочу!.. И вечером жалуется мамане, что бабаня его морит. Еще чуть тренировок и стажа — и подъест нас всех.

Большая Мара извлекала сигарету и искала в глубине себя — пламя.

— Семейное счастье, меня обогнувшее, — констатировала Большая Мара. — Невостребованность моего творческого начала…

— Кто спорит, я всех люблю до удушья, — говорил желтохвостый. — Особенно как идею… — и оба ракетчика уже обгоняли Мару.

— А кто сомневался, что раб влюблен в свои цепи? — замечала Мара вослед ракетным и возжигала себе спутника — синий, в серебряном аксельбанте, дым. — Меняю спутников как перчатки, — бормотала Большая Мара. — Хотелось бы подчеркнуть мою индивидуальность — для широких слоев… Позвольте выразить себя и препроводить общественную аудиторию — в мою творческую лабораторию мастера…

Огромные и бурые от походов безобразники-башмаки улыбались Маре с асфальта рваной подметной улыбкой и заступали дорогу. И, волнуемы с пятки на носок, уверенно намекали тяжелую ногу знатной кости и доминирующую на опоре влиятельную фигуру. Чувствуется, за парочкой опорок стоят серьезные силы, бормотала Большая Мара и, минуя осклабившиеся башмаки, ощупывала над ними вечерний воздух и уязвляла предполагаемую преграду — горящей гильзой.

Блаженный гуляка праздный где-то позади Большой Мары спрашивал:

— Признавайтесь, барышня-красавица, который стучит час времен?

Мара сомневалась, что красавицей-барышней назначали ее, но великодушно бросала через плечо то ли счастливцу, гуляющему мимо времен, то ли своему новейшему пернатому спутнику:

— Восемь и восемь новых.

Безвестный голос позади радостно уточнял:

— То есть восемь минут за восемь? Это их добровольная инициатива?