Фан Фан - Пейзаж

Ночь была безлунной. Кучка парней, человек семь-восемь, спрятались в лесу и стали ждать. Сын хозяина пошёл с ними. Ребята дрожали так, что кусты, в которых они засели, постоянно шелестели и шуршали. В полночь появился призрак и начал летать вокруг гинкго. Всё совпадало: худющий, парит над землёй, в лесу стал белым. От страха никто не мог даже пошевельнуться. Наконец один из парней, бывший когда-то охотником, попытался набросить на бледный силуэт верёвку с петлёй, и она сразу же затянулась на нём. Призрак завыл: раз, два, три — громко и протяжно, почти не переводя дух, так что услышали все в деревне. Потом внезапно умолк, повалился на землю и затих. Парни связали существо верёвками. На ощупь оно и правда было скользкое. Когда они вытащили его из леса и доволокли до околицы, где посветлее, то увидели, что это самый что ни на есть живой человек. Человек дышал ровно и спокойно, казалось, он крепко спит. Когда сын хозяина зажёг фонарь, то беззвучно вскрикнул. Все тут же узнали пленника — это был Седьмой. Он лежал в чём мать родила. Его кожа была белоснежной, он всё так же ровно дышал и время от времени ворочался.

Кто-то из парней с размаху пнул Седьмого по заднице. Тот охнул, проснулся и стал озираться вокруг, часто моргая, он явно не понимал, почему его окружают так много мужчин и женщин. Потом он опустил голову и обнаружил, что лежит абсолютно голый.

— Что вам надо от меня? — хрипло спросил брат.

Голос звучал басовито и сурово, как будто доносился издалека, с самого неба, преодолев бесчисленное множество горных хребтов.

— Седьмой, так тебя послали небесные духи? — спросили в толпе.

— Нет, — ответил он. — Я, как и прежде, самый настоящий покойник, живущий в загробном мире.

Седьмой ответил искренне, как думал, но от его слов у всех пробежал мороз по коже. Светало, зеваки начали неуверенно расходиться. Сын хозяина сбегал домой, принёс одежду и с крайним почтением, подобострастно вручил Седьмому.

Седьмой долго не мог взять в толк, что же с ним случилось в ту ночь. Меж тем «призрак» по-прежнему появлялся с наступлением темноты и летал себе в лесу.

В 1976 году Седьмому нежданно-негаданно дали рекомендацию на поступление в университет. В направлении значился какой-то «Пекинский университет». До этого Седьмой даже не слыхал такого названия и уж тем более не был в курсе, что это лучший вуз страны. Вот правду говорят, «дуракам везёт». Дело было в том, что отец Седьмого, как портовый рабочий, уж очень настрадался от «старого общества», другим ребятам из «образованной молодёжи» [21] «Чжицин». «образованная молодёжь» — так в Китае принято называть поколение школьников и студентов, которым пришлось пройти «переобучение в деревне» в связи с развернувшейся «культурной революцией». оставалось только завидовать. К тому же в деревне все наперебой просили выгнать Седьмого, слишком много чертовщины стало — жить невозможно! А в Пекинском университете наверняка не боятся призраков, зато по достоинству оценят происхождение парня и те страдания, которые претерпела его семья от «феодальных пережитков». Вот так вот, наш отец с самого рождения невзлюбил Седьмого, а тут вдруг, сам того не зная, помог ему.

Седьмой с грустью покидал эту горную деревушку, затерянную в глухом лесу. Ему чудилось, что он прожил здесь целый век, а теперь возвращается на землю в новом перерождении. Седьмой шагал по шоссе, солнце стояло в зените и пекло немилосердно, голова немного кружилась. Подул ветер, и деревья на обочине тихонько зашелестели. В ветвях весело тренькали птицы. Седьмой грустно вздохнул. Потом он приложил руку к сердцу и прислушался: кажется, сердце бьётся куда громче обычного.

Седьмому предстояло отправиться в Пекин, причём — как полагается — на самом настоящем поезде, к тому же поезд должен был с торжественным грохотом пронестись мимо родного дома. Это известие привело всех домашних в бешенство. Как так вышло, что этот паршивый пёс стал первым из их семьи, кто поедет на самом настоящем поезде и побывает в дальних краях? Когда Седьмой объявился дома, отец встретил его пьяной руганью. Седьмой молча опустился на пол и заполз на своё место — под кровать, где терпеливо всё выслушал.

В день отъезда лил дождь. Из обуви у Седьмого были только старые кроссовки, застиранные так, что стали непонятно какого цвета. Он побоялся, что они не переживут дороги и в университете будет не в чем ходить, поэтому отправился в путь босиком. Отец и мать спозаранку ушли на работу, ничего не сказав, как будто его просто не существовало. Старший проводил Седьмого до порта, там он вручил брату один мао со словами: «Льёт как из ведра! На вот, езжай на автобусе!» Седьмой не поехал. Он шёл по улицам и переулкам, промокший до нитки. Его узел с каждым шагом становился всё тяжелее, одежда липла к телу. На теле проступила каждая косточка, так что оно даже стало казаться объёмным. В голове была полная ясность: ничего, что ватное одеяло отсыреет, думал Седьмой, летнее солнце за полдня всё высушит.

Седьмой уехал и три года не возвращался. Дома не знали, жив он или мёртв. Никто о нём не справлялся, а писем он не писал. Так что, когда три года спустя Седьмой появился на пороге, лучась бодростью и энергией, все были просто ошарашены. «Что застыли? Не узнаёте? У меня что, рога выросли?»

Вернувшись из Пекина, Седьмой совершенно преобразился.

У Третьего были широкие плечи и тонкая талия, такой «треугольник» особенно нравится женщинам. Когда летом Третий снимал нижнюю рубаху и прямо так, с обнажённым торсом, садился у дороги в тенёчке и принимался обмахиваться большим пальмовым веером, у всех женщин, шедших мимо, сердечко билось чаще, каждая нет-нет да и задержится взглядом. Без рубашки торс Третьего выглядел внушительно, бугры мышц натягивали кожу. Когда сосед Бай Лицюань посмотрел американский фильм «Рембо: первая кровь», сразу сказал:

— Ого, у америкашки мускулы почти как у нашего соседа Третьего!

После этого многие жители Хэнаньских сараев поспешили в кино посмотреть на этого Рембо. Единодушный вердикт был такой: мускулы и правда ничего, почти как у Третьего, но на лицо Сталлоне поприятнее будет. На самом деле подростком Третий был симпатичным малым и очень походил на отца, но потом на его лице надолго поселилось свирепое выражение, которого у отца никогда не бывало. Постепенно Третий стал выглядеть как настоящий бандюган, такую внешность не назовёшь приятной. «Нет зазнобы, вот и морда свирепая», — говаривал отец.

Что правда, то правда, зазноб у Третьего не водилось. Он вообще ко всему женскому полу относился враждебно. Хотя ему уже перевалило за тридцать пять, скоро сорок стукнет, он по-прежнему жил бобылём. Жениться он не собирался. Нередко бабы сами к нему подкатывали, и Третий всегда был не прочь, мог и сразу в койку, если дама не против. Он любил своих подружек яростно, будто пытался отомстить кому-то. Он мог дать им только злобу, но не любовь. А женщинам нравилось его тело, чувства их не волновали. После смерти Второго Третий устроился в судоходную компанию. Смерть брата стала в его жизни самым страшным ударом. Родной брат, с утра до вечера были вместе. Он любил Второго даже больше, чем себя, потому что отлично помнил, что вину за все детские проказы и провинности — а он по глупости постоянно попадался — Второй мужественно брал на себя. Сколько раз он получал жестокую трёпку от отца, прикрывая Третьего, но когда они оба выросли, Второй никогда его этим не попрекал. Третий запомнил это навсегда. Такой он был человек — если кто к нему искренне, с добром, он был готов ради него на всё. К тому же Второй был его единокровный брат, и какая-то баба довела его до смерти! С тех пор мысль о женщине стала как острый кинжал в сердце Третьего. Один вид женщины вызывал в нём дикую боль, словно рана открылась и кровоточит. Он частенько возмущался про себя: «Разве женщина заслуживает любви мужчины? Как мужики вообще докатились до того, что, как дураки, влюбляются в женщин?» Каждый раз, когда на улице ему встречался мужчина, который послушно нёс покупки за какой-то бабой, а она гордо вышагивала впереди, или он видел сцену, как мужик стоит где-нибудь у стены или под деревом и дрожащим голосом признаётся женщине в симпатии, он буквально зверел, мог наброситься и поколотить обоих. Бывало, что и набрасывался. Как-то вечером они с командой выпивали, капитан напился вдрызг, пришлось Третьему вести его домой. На обратном пути он решил срезать и пройти через холм Гуйшань. С неба струился лунный свет, горы, казалось, спали. Третий брёл по тропинке, пошатываясь и время от времени громко рыгая. Вдруг видит под деревом силуэт какой-то парочки. Он сначала не обратил внимания, но тут один бухнулся на колени и начал что-то бормотать. Голос был вроде мужской, но уж очень просительный: «Ну, пожалуйста, умоляю, согласись! Я не могу жить без тебя!» Второй силуэт лишь презрительно хмыкнул в ответ, это явно была женщина. Третий аж взбеленился, он без колебаний с громким кличем бросился на этого остолопа и начал охаживать его кулаками и ногами. Она стояла и в ужасе смотрела на происходящее, тогда Третий схватил её за грудки и влепил ей со всей силы пару пощёчин. Звук был такой звонкий и приятный, что Третьему прям полегчало. Оставив парочку в покое, он зашагал вниз по склону, не прекращая рыгать.