Дэвид Уоллес - Короткие интервью с подонками

И так жена всеми силами сражалась против своего неискушенного, неопытного разума (как она тогда верила), убежденная, что все реальные проблемы – в ее эгоистичном воображении и/или ее неадекватной сексуальной личности. Сражалась против тревоги, которую чувствовала почти всегда из-за того, что, когда она двигалась по его телу ниже и брала в рот, муж почти всегда (так тогда казалось), выждав с напряженными, твердыми мышцами живота и штучкой у нее во рту некий точный и тактичный минимум времени, всегда спокойно приподнимался и спокойно, но твердо притягивал жену к себе, чтобы страстно поцеловать и войти в нее внизу, очень сосредоточенно смотря ей в глаза, пока она сидела на нем верхом, и сидела она всегда слегка сгорбившись, потому что смущалась из-за легкой асимметрии грудей. Он резко выдыхал либо от страсти, либо от неудовольствия, приподнимался, притягивал жену и вставлял штучку одним плавным движением, с резким, словно невольным выдохом – словно чтобы убедить ее, что одно только касание ртом штучки сводит его с ума от желания тут же полностью войти в нее внизу, говорил он, и чтобы она, говорил он, была «совсем близко» к нему, а не «так далеко» внизу. От этого она всегда нервничала, пока сидела на нем верхом, сгорбившись, подпрыгивая, с его руками на бедрах, иногда совсем забываясь и надавливая лобковой костью на его лобковую область, в страхе, что давление плюс ее вес приведут к травме, но часто забываясь и непроизвольно наваливаясь под легким углом, надавливая без всякой осторожности, иногда даже выгибаясь и выставляя груди, чтобы он их трогал, до самого момента, когда он почти всегда – в среднем девять раз из десяти – испускал еще один выдох либо страсти, либо нетерпения, и слегка переворачивался на бок, держа ее за бедра, перекатывал аккуратно, но твердо, пока она не оказывалась под ним, а он не нависал над ней, и либо штучка все еще была глубоко в ней, либо он плавно входил повторно; он был очень плавным и грациозным в движениях и, сменяя позы, никогда не делал ей больно, и ему редко нужно было входить повторно, но жена всегда немного тревожилась – после, – что он почти никогда не достигал сексуального оргазма (если, конечно, вообще когда-нибудь реально его достигал) под ней, что, стоило ему почувствовать, как внутри нарастает оргазм, он тут же чувствовал обсессивную потребность перевернуться и быть внутри нее сверху, в знакомой миссионерской позе мужского превосходства, из-за чего – хотя его штучка внизу и входила как будто даже еще глубже, и это жене очень нравилось, – она тревожилась, что желание мужа, чтобы она была под ним во время сексуального оргазма, говорило, что из-за каких-то ее действий, когда она сидела верхом и двигалась, ему либо больно, либо он лишался того интенсивного удовольствия, которое вело к сексуальному оргазму; и так жена, к несчастью, иногда ловила себя на том, что поглощена тревогой, даже когда они заканчивали и у нее начинался второй маленький оргазм-афтершок, пока она мягко давила на него снизу и искала на его лице признаки истинно подлинного оргазма, и иногда кричала под ним от удовольствия голосом, который, как ей иногда казалось, был все меньше и меньше похож на ее собственный.

До встречи с мужем сексуальные отношения у жены завязывались только раз, когда она была совсем молодой – по сути, ребенком, как она осознала позже. Это были преданные моногамные отношения с молодым человеком, с которым она чувствовала особую близость, который казался чудесным любовником – страстным, щедрым и очень умелым (как ей казалось) в сексуальных техниках – и который во время занятий любовью был очень громким и эмоциональным, и заботливым, и любил быть у нее во рту во время орального секса, и если она забывалась и давила на него, то ни разу не казалось, что ему больно, натирает или скучно, и который всегда закрывал оба глаза в страстном удовольствии, когда начинал неконтролируемо двигаться к сексуальному оргазму, и которого она (в таком юном возрасте) чувствовала, что любила, и с которым обожала быть рядом, и она легко могла представить, как выходит за него замуж и остается с ним в преданных отношениях навсегда, – и все до тех пор, пока она не начала под конец первого года их отношений вместе страдать от иррациональных подозрений, что любовник во время занятий любовью вместе представлял, как занимается любовью с другими женщинами. То, как любовник закрывал оба глаза во время интенсивного удовольствия, – из-за чего она сама сперва чувствовала сексуальное спокойствие и удовольствие, – начинало сильно тревожить, а подозрение, что, находясь внутри нее, он представлял себя внутри других женщин, становилось все более и более ужасающим и убедительным, хотя также она чувствовала, что оно беспочвенно, иррационально, только у нее в голове, просто страшно ранило бы чувства любовника, скажи она об этом вслух, пока наконец это не стало одержимостью, хотя для того и не было осязаемых доказательств и она никогда об этом не говорила; и, хоть она была уверена, что все это только у нее в голове, одержимость стала такой пугающей и подавляющей, что она начала избегать занятий любовью, и у нее начались внезапные иррациональные вспышки эмоций из-за банальных проблем в отношениях, вспышки истерического гнева или слез – по сути, вспышки иррациональной тревоги, что он фантазирует о сексуальных контактах с другими женщинами. Она чувствовала к концу отношений, что вела себя абсолютно неадекватно, саморазрушительно и безумно, и после отношений осталась с ужасным страхом перед способностью собственного разума пытать ее иррациональными подозрениями и отравлять преданные отношения, и все это прибавилось к пыткам из-за одержимости тревогой в сексуальных отношениях с мужем – отношениях, которые тоже сперва казались куда ближе, интимнее и удовлетворительнее, чем она того заслуживала, и жена вполне рационально верила в это, зная все то, что (как она полагала) уже сделала.

Однажды в юности, в женском туалете у стоянки на федеральной трассе, на стене, сверху справа от автоматов с тампонами и прочими продуктами для женской гигиены, она увидела в окружении грязных выражений, грубо нарисованных гениталий и простых, каких-то даже заунывных ругательств, начертанных разными анонимными авторами, выделявшийся и цветом, и силой маленький стишок, написанный красным фломастером и заглавными буквами:

В БЫЛЫЕ ДНИ

МУЖИК ОДИН

БЕЗ БАБЫ ЖИЛ НА ВОЛЕ

ДЫРУ ВЕРТЕЛ

В ЛЮБОЙ СТЕНЕ

ТУДА ВСТАВЛЯЛ

ДОВОЛЬНЫЙ[.]

крошечный, старательный и на вид какой-то – благодаря старательности убористого почерка на фоне окружающих каракулей – не такой грязный или злобный, сколько просто печальный, и с тех пор его вспоминала и иногда думала о нем без видимых причин во мраке незрелых лет брака, хотя, как она могла позже вспомнить, единственный реальный смысл, что она придавала этому воспоминанию, – чего только не запоминается по жизни.