Анатолий Луцков - Африканский связной

— А что получается? — горячился один из этих двоих, — Девушки заводят внебрачных детей или становятся проститутками в городе.

— И все это от глупой жадности родителей этих девушек, — подвел итог другой, явно осуждая идею спроса и предложения применительно к браку.

Вьюгин подумал, что кто-нибудь из них или они оба являются жертвами такой родительской алчности и не могут обрести спутницу жизни.

Потом они заговорили о белых миссионерах и Вьюгину запомнилась только одна из сказанных фраз:

— Они просто верят в какую-то выдуманную Африку. Эти святые отцы проповедуют ношение штанов и хорошие манеры, веру в божественное начало и санитарию. Только они теряют всоих новообращенных с такой же скоростью, с какой их приобретают.

Вьюгину подумалось, что в этих словах была явная передержка, хотя о работе здешних миссионеров он ничего не знал. Все-таки большинство в этой стране считалось христианами и он не слышал о массовом возврате к язычеству.

Потом они вышли, их место заняли какие-то старики и один из них продолжал рассказ, начатый, видимо, еще на автобусной остановке:

— И разве не сказал однажды клоп своим детям, чтобы они учились терпению. Ибо то горячее, что льется теперь на нас, когда-нибудь станет холодным.

Природа за окном не отличалась никакой экзотикой. Проносились поля проса и кукурузы, а больше заросли сухой высокой травы, местами выгоревшей. Вдали виднелись отдельные зонтичные акации и под ними стада тощих коров. Иногда такое стадо оказывалось рядом и тогда коровы тупо следили за движущимся объектом, видимо, не проявляя большого интереса к неаппетитному подножному корму. В одном месте, недалеко от дороги, целое скопище стервятников деятельно расправлялось с падалью. Автобус зачем-то замедлил ход, до окна долетел трупный запах и Вьюгин успел заметить среди подпрыгивающих грифов рогатую голову на земле.

Дорога до Бутенги заняла часа три и уже из окна автобуса Вьюгин увидел эти самые горы, которые ему предстояло фотографировать. Но ему, конечно, надо было к ним приблизиться и потом уже снимать с разных направлений.

Бутенга был небольшим городком, где самое высокое здание ограничивалось тремя этажами. Одним из этих немногих и была гостиница с затасканным уже названием “Сафари”. Вдали вздымались к бледноватому от жары небу два культовых сооружения: белый католический собор с двумя колокольнями рядом и, тоже белая, мечеть с минаретом, похожим на заостренный карандаш. Вьюгин нашел, что это сравнение так же заезжено, как и название гостиницы, но ничего другого ему в голову не приходило.

“Сначала занимаюсь съемками”, решил он, “потом беру номер и обедаю в гостинице”. Он узнал еще в автобусе, что обратный рейс будет часа через два и он едва ли закончит свои дела. Да и зачем ему, собственно говоря, спешить? Завтра в десять утра будет возвращаться этот же автобус, на котором он приехал. Внутри что-то сладко покалывало, Вьюгин даже вспомнил годы военной службы, хождение в город и по увольнительной, и в самоволку. Забытое ощущение обретения свободы вернулось к нему и еще была какая-то тяга к тому, чтобы разбить монотонность повседневности и вообще тянуло к нарушению запретов. Так, мало пьющий Вьюгин, отпущенный, бывало из казармы до определенного часа, испытывал неодолимое желание совершить хоть какое-нибудь нарушение устава, скажем, посредством выпивки, пусть даже почти символической.

Около часа Вьюгин потратил на то, чтобы приблизиться к этой панораме гор, столь необходимых Ляхову, вернее тем, кто давал ему распоряжения. Надо было еще найти нужные точки для съемки. Вьюгин попробовал вообразить на этих горах будущие железные вышки, какие-то вертящиеся на них конструкции и это вызвало у него только острое эстетическое неприятие всех этих знаков военно-технического прогресса.

В сторону гор вели тропинки, проходившие то среди полей сорго, то среди все той же желтой высокой травы, ему изредка попадались местные жители и он обменивался с ними приветствиями. Вьюгину казалось, что на него смотрели как на некоего инопланетянина, хотя и безобидного. Он видел в сухой траве убитую кем-то большую змею, видимо, черную мамбу и одну живую, но короткую, хотя и толстую, быстро переползавшую тропинку.

По небу неспешно бродили белые, пухлые облака, они часто заслоняли солнце и тогда лучи его теряли жгучесть. Вьюгин захватил с собой светлую матерчатую панамку (пробковые шлемы здесь считались анахронизмом) и она закрывала еще и часть шеи, поэтому солнечного удара он не боялся. А вот мысль о такой коварной штуке, как общий перегрев и следующий за ним тепловой удар, пока не приходила ему в голову.

Солнце уже решительно повернуло к западу и теряло высоту, когда усталый и изнывающий от жажды Вьюгин приблизился к городку. “Сейчас прямо в гостиницу”, подбадривал он себя, “сначала холодного пива в баре, потом взять номер и под душ”. От перечисления всех этих отрадных действий сил прибавлялось и даже шаги немного ускорились.

Хозяин гостиницы был упитанный соотечественник Кришнамурти с блестящими прямыми волосами и с внимательно-настороженным взглядом представителя не очень любимого туземцами национального меньшинства. Ему надо было бы ехать куда-нибудь в Северную Европу, где гуманизм возведен в культ и в каждом смуглом пришельце готовы видеть если не жертву геноцида, то просто беженца, которого надо обласкать и в дальнейшем содержать за счет своих человеколюбивых налогоплательщиков.

Взор хозяина стал излучать профессиональную приветливость при виде Вьюгина.

— Хотите номер, сэр? С душем? Запишите в книгу свою фамилию и цель приезда.

Но на канторке книги приезжих не оказалось, ее, видимо, унесли для какой-то надобности. Это был явный непорядок и хозяин с преувеличенным негодованием крикнул в пространство за его спиной:

— Ромеш!

— Джи? — тут же отозвался голос, возможно, этого самого Ромеша.

Тогда хозяин снова крикнул, но уже с меньшим негодованием в направлении этого голоса что-то вроде “китаб каха хэ?”, словно дал пристрелочный залп.

Вскоре толстая книга записи гостей лежала перед Вьюгиным на конторке, он честно написал свою фамилию, а цель приезда обозначил как деловую. Когда он получил ключ и соображал, куда он должен идти, вошла молодая африканка, глянула на него мельком, но не без интереса и индиец, не спрашивая, молча подал ей ключ от номера.

Вьюгин вошел в свою, довольно, стандартную гостиничную комнату, похожую на те, которые можно обнаружить и в российской провинции. Разница была лишь в москитной сетке над кроватью и термосе с кипяченой водой на столике. Тихий стук в дверь был для него неожиданностью и он чуть не вздрогнул. За это он послал с хмурым неодобрением в свой собственный адрес одно нелестное замечание.