Виктория Хислоп - Возвращение

Пабло поразился, насколько иначе теперь танцевала его дочь. Он сидел как завороженный, пока они повторяли свой репертуар: танго, фанданго, алегриас и солеарес . Перед ним была другая Мерседес, не та, которую он видел танцующей на празднике всего несколькими месяцами ранее. Маленькая девочка превратилась в молодую женщину.

Пара выступала на устроенной в кафе сцене, публика была настроена благожелательно. Хавьера они знали, как знали и его отца Рауля, который выступил в начале вечера.

Мерседес нервничала больше, чем когда-либо в Гранаде.

Все было непривычно, и она пребывала в уверенности, что не понравится зрителям, тем не менее представление прошло хорошо, ни в чем не уступив репетиции: не остались незамеченными ни ее запал, ни пластичность движений, ни изящество жестов, ни та палитра чувств – любовь, страх и гнев, – которые она выражала, танцуя.

С лиц обоих артистов не сходили улыбки, что совсем не сочеталось с общим настроем музыки и танцев. Они ничего не могли с собой поделать. Мерседес переполняло ощущение необыкновенной радости, и она, увидев гордость на отцовском лице, не побоялась выказать его перед зрителями.

В конце вечера их пригласили сфотографироваться, вместе и по отдельности. На следующее утро, когда Хавьер пришел за Мерседес, он принес с собой пачку снимков.

– Сможешь показать их маме. Ты на них просто красавица!

– А где все твои? – возмутилась она. – Хочу снимок с тобой!

– Уверен, твоей маме он ни к чему, – поддразнил он.

– А я и не для мамы прошу.

– Давай обменяемся. Я тоже хочу иметь твою фотографию.

На каждом фото они широко, во весь рот, улыбались.

Их второе выступление состоялось в кинотеатре Малаги. Места здесь было куда больше, да и сцена повыше. Пока Мерседес ожидала своего выхода за плотными красными кулисами, почувствовала, что не в силах совладать с нервами.

Хавьер нежно взял ее руку и поднес к губам:

– Ты справишься, милая, справишься. Не переживай. Они тебя полюбят.

Его трогательная забота придала ей смелости. Пробыв на сцене минуту-другую, она услышала негромкое «Оле!» и поняла, что смогла завладеть вниманием зрителей. Эмоции в ее танце были неподдельными. Стоило ей вспомнить, как она мучилась в разлуке с Хавьером, и необходимая для танца страсть так и хлынула из нее потоком.

Это было еще одно великолепное выступление. Местная газета окрестила его «триумфальным» и разместила фотографии артистов на своей первой странице.

Пабло убедили, что нужно будет сопровождать дочь и на последующие выступления. Успех и известность Мерседес росли, как и ее привязанность к гитаристу. Их любовь была взаимна, любовь равных, какими они казались в свете прожектора, выступая на одной сцене на двоих. Когда они расставались, оба подсчитывали оставшиеся дни до следующей встречи.

Эмилио пытался скрыть ощущение собственной ненужности. Не имея теперь сестринской поддержки, он проводил гораздо меньше времени дома за игрой на гитаре. Когда он не работал, в «Эль Баррил» болтаться не хотел, особенно если рядом находился Игнасио.

Его любимым местом стало кафе «Аламеда» [52] Аламеда – в испанских городах аллеи или бульвары, обсаженные с обеих сторон тополями (от alamo – тополь). на Пласа-Кампильо, куда часто заглядывали художники, писатели и музыканты. Так и не набравшись смелости подсесть к его столу, Эмилио со своим другом Алехандро сидели совсем близко от возглавляемой Лоркой компании, тесного круга единомышленников, известного как «Эль Ринконсильо» [53] «Уголок» (исп.). , просто потому, что обычно занимали «угол» комнаты.

Лорка часто бывал в Гранаде. Он старался проводить как можно больше времени со своей семьей в городском предместье, а его приезд считался настолько значимым событием, что о нем упоминалось в местных газетах. Влекомый сюда флером страдания и таинственности, присущих андалусской культуре, Лорка воспринимал фламенко как воплощение самой сути этого края. Среди его друзей были танцоры фламенко и гитаристы-аккомпаниаторы из хитанос , которые научили его перебирать струны на цыганский манер. Тут Лорка чувствовал себя как дома, а здешний уклад жизни служил ему источником творческого вдохновения.

Восхищение Эмилио Лоркой было сродни слепому обожанию. Он был счастлив находиться в тени, отбрасываемой тенью этого великого человека, и в тех редких случаях, когда Лорка посылал Эмилио ослепительную улыбку, сердце у последнего пекло так, будто вот-вот прожжет в его груди дыру. Ему нравилось все, чем занимался Лорка, – от поэзии и пьес до музыки и рисования. Но, возможно, больше всего он восхищался его открытостью в отношении своих сексуальных предпочтений.

«Может, и у меня когда-нибудь хватит на это смелости», – думал он про себя.

Для Игнасио любовь брата к кафе «Аламеда» стала еще одним поводом для придирок. Долгими зимними месяцами, когда коррид не устраивали и у Игнасио не было нужды уезжать в другие города, он допоздна пил со своими приятелями-бандерильеро и возвращался домой в изрядном подпитии и воинственно настроенным. В это время, когда заняться толком было нечем, некоторые из этих ребят маялись от безделья. Как и несколько других тореро, Игнасио только и делал, что ждал следующей возможности показать себя на арене.

Эмилио привычно поморщился, услышав характерный звук хлопнувшей двери; «Эль Баррил» давно уже закрылся на ночь. Если слышалось еще и насвистывание, это было плохим знаком. Таким образом брат изображал беззаботность, прежде чем выкинуть что-нибудь пакостное; в тот вечер у Игнасио выдалось как раз такое настроение.

– Как сегодня дела у Эль Марикон? [54] Пидор, гомик (исп.). – спросил Игнасио, дав Лорке крайне уничижительную характеристику.

Вопрос прозвучал так язвительно, будто брата он тоже подспудно ухитрился обозвать «педиком», зная, что тот все проглотит.

Из-за таких поддевок Эмилио Антонио ненавидел Игнасио пуще прежнего.

– Почему ты просто не оставишь его в покое? – выкрикнул Антонио.

Он злился не только из-за того, что Эмилио подвергался вечным нападкам. Ненависть Игнасио по отношению к гомосексуалистам служила примером неприятия любого инакомыслия, так часто встречающегося среди сторонников правого крыла – узколобых, нетерпимых, кичащихся своей мужественностью.

В стране продолжались политические брожения, и Антонио обрадовался, когда услышал, что в рядах левых ходят разговоры о коалиции. Ужасные события, которые имели место в Астурии полутора годами ранее, заставили левых осознать, что, если они хотят вернуться к власти, им придется объединиться. Они решили начать все заново и, чтобы привлечь на свою сторону простых избирателей, главным пунктом своей программы провозгласили социальную справедливость. Так что эти несколько месяцев в семействе Рамирес оказались весьма напряженными: теперь грызню между братьями вызывали не только столкновения характеров, но и расхождения в политических взглядах.