Виктория Хислоп - Возвращение

Мерседес оглядела эту жалкую, тянущуюся мимо нее толпу. С обочины, где они сидела, просматривалась только бесконечная череда переступающих ног. Она и не смотрела на лица, только на ряды ботинок, таких заношенных и разбитых, как будто в них прошагали не меньше тысячи миль. Разваливающаяся кожа старых подошв служила слабой защитой для сбитых до волдырей ног. Из ошметок, бывших когда-то тонкими туфлями на веревочной подошве, выглядывали голые пальцы. Мерседес показалось, будто одна из женщин была обута в алые туфли, но, присмотревшись получше, девушка поняла, что они попросту окрасились в цвет крови, пропитавшей парусину.

Мерседес смотрела, не отводя глаз. Словно зачарованная. Икры стариков багрово вздувались варикозными венами, ноги молодых были чудовищно обезображены отеками и волдырями, сквозь туго перетягивающие культи повязки сочилась кровь. Десятки людей ковыляли с трудом, опираясь на палки или костыли.

Во рту у нее пересохло. Если она останется с этими людьми, то ей, вероятно, удастся избежать опасности. Девушка снова задумалась – вдруг Хавьер все-таки где-то здесь, в этой огромной движущейся массе народа? – и убедила себя, что сможет отыскать любимого, если поспрашивает вокруг и покажет каждому, кого встретит по пути, его фотографию. А если она пойдет дальше в Малагу, то, похоже, ее вполне могут убить. Решение было принято. Глубоко вздохнув, Мерседес повернула на восток.

Начала опускаться ночь, но наступление темноты не остановило людей. Они боялись, что фашисты не успокоятся, выгнав их из города, и даже теперь будут их неотступно преследовать.

Лунный свет выхватывал из темноты уходящую вперед дорогу. До Альмерии, куда они направлялись, было сто пятьдесят километров, и даже самым молодым и здоровым предстояло прошагать еще много дней, прежде чем они увидят город хотя бы издалека.

Мерседес шла с уже знакомой женщиной, которая, похоже, была рада компании.

– Меня зовут Мануэла, – наконец представилась она. – А моего сыночка – Хави.

Уменьшительной формы того же имени, что носил ее возлюбленный, было достаточно, чтобы расположить ее к мальчонке. Перекусив, он перестал капризничать, и мать ненадолго посадила его к себе на плечи. Сила женщины поразила Мерседес, которая видела, что одежда мешком висит на ее изможденном теле, а скулы обозначились так резко, что едва не прорывали тусклую кожу. Спустя некоторое время, заметив, что Мануэла совсем выдохлась, Мерседес посадила мальчонку к себе на плечи. Мать стащила с Хави стертые ботиночки, и мягкие ножки ребенка подпрыгивали теперь на груди девушки при каждом ее шаге. Вспомнив, как это делал с ней отец, она придерживала ребенка, чтобы он не свалился. Касаясь его теплых маленьких ступней, она испытывала чувство громадного умиротворения. Она была счастлива, когда поняла, что он уронил ей на макушку свою голову. Мальчонка заснул.

Конча за тот день тоже выбилась из сил, и ей уже отчаянно хотелось прилечь. Прошедшие сутки совершенно вымотали ее. Последние посетители только что ушли домой, и она ненадолго подперла дверь, чтобы та не захлопнулась и густое облако дыма, висевшее в зале, смогло выветриться. Температура к ночи резко упала, и ее дыхание вырывалось изо рта клубами белого пара, пока она протирала быстрыми круговыми движениями столик за столиком.

Поскольку дверь оставалась открытой, она не заметила прихода сына, и ему пришлось кашлянуть, чтобы не испугать мать.

– Антонио! Ты рано… – Она осеклась, заметив серьезное выражение его лица.

Он сразу перешел к делу:

– Послушай, мам, мне надо уехать. Надеюсь, что ненадолго.

Все крутившиеся в голове разъяснения – мол, это ради отца – так и остались невысказанными.

– Раз надо – значит надо, – согласилась Конча, обезоруживая сына немедленным и взвешенным ответом. – Я рада, что ты мне сказал. Мне всегда думалось, – с тебя станется просто исчезнуть в ночи.

Антонио на миг потерял дар речи. Сила материнского характера поразила и воодушевила его.

– Я бы никогда так не поступил. Как бы ты узнала, что со мной случилось?

– Но так ведь все и поступают, разве нет? – ответила Конча. – Чтобы, когда к родителям приходят жандармы и начинают задавать вопросы, они могли с невинным видом сказать: «Уехал? Разве? А я и знать не знаю куда…»

Конча, как и другие сторонники Республики, чувствовала, что наступил переломный момент противостояния и что Франко необходимо остановить.

Антонио изумился, с каким пониманием мать отнеслась к его известию, но может, все дело в том, что рассудок ее притупился страхом потерять еще одного сына. Могла ли она провести грань между отъездом и смертью, или они просто сливались для нее в единую бездну утраты?

– Я не хочу слышать от тебя никаких подробностей, – взмолилась она. – Не хочу ничего знать – тогда из меня не смогут ничего выбить. Нельзя, чтобы меня заставили предать собственного ребенка.

– Да я все равно не знаю, где мы в конечном счете окажемся.

– Мы?

– Со мной еще едут Франсиско и Сальвадор.

– Это хорошо. Наша сила – в количестве.

Оба задумались о двусмысленности сказанного Кончей. Они знали, что людей-то республиканцам хватало, а вот оружия – нет. В то время как войска Франко получали от Германии и Италии значительные поставки вооружения, защитникам Республики недоставало боеприпасов, а не добровольцев.

Повисло секундное молчание.

– Когда отправляетесь?

– Сегодня ночью, – чуть не шепотом ответил он.

Конча слабо охнула и часто задышала: ей не хотелось превращать отъезд сына в трагедию.

– Собрать тебе поесть?

Об этом любая мать думает в первую очередь.

Через полчаса его уже не было. Воздух в баре стал теперь чистым, свежим, и Конча захлопнула наконец дверь. Она поежилась от холода и страха. Хоть Антонио и умолчал об этом, его мать неплохо представляла, куда он направляется. Но она скорее пойдет на то, чтобы ей медленно вырвали все ногти, прежде чем признается в этом.

Тонкий серп полумесяца своим скупым светом едва выхватывал из темноты троих друзей, покидавших город, позволяя им не привлекать к себе внимания бдительных жандармов. Для того чтобы выбраться из города незамеченными, требовалась глухая ночь и некоторая доля удачи. С собой у них была только еда – ровно столько, чтобы ее хватило до вечера следующего дня, – и никаких памятных мелочей, которые могли бы заставить хоть кого-нибудь усомниться в том, что они не батраки в поисках работы. На случай обыска друзья озаботились тем, чтобы к их истории нельзя было подкопаться, ведь их могла выдать даже сущая безделица – сувенир, к примеру, или фотография. Запасная одежда наверняка бы вызвала подозрения и могла послужить достаточным основанием для ареста.