Виктория Хислоп - Возвращение

Как-то раз Мерседес заметила раскрытый посреди дороги сундук, из которого вывалилось все содержимое. Несколько носильных вещей унесло ветром к соседним кустам, где они и застряли в колючках: ослепительно-белое платье для первого причастия, вышитая детская сорочка, свадебная мантилья. Распяленные по кусту наряды, словно рекламные афиши, дразнили всех, кто их видел, напоминанием о временах, когда эти вещи в последний раз надевались, о мирной жизни, в которой было место и свадьбам, и крестинам. Всех, кто проходил мимо, посещала одна и та же мысль: какой давно забытой роскошью кажутся теперь все эти обрядовые церемонии!

Порой они проходили через небольшой городок или деревеньку, брошенную жителями. Уходя, те ничего после себя не оставляли. Несколько человек обшаривали пустые дома – искали не ценности, а что-нибудь действительно полезное вроде мешка риса, который позволил бы им продержаться лишние несколько дней.

Хотя Мерседес и Мануэла изредка переговаривались, беседы в стопятидесятитысячной колонне в основном были редкостью. Слышался только скрип туфель, ступающих по сыпкой дороге, да редкое хныканье детей, некоторые из которых появились на свет совсем недавно, где-то на обочине.

Когда женщины, миновав уже почти половину пути, подходили к Мотрилю, они услышали низкий раскатистый звук. Время было ближе к вечеру. Мерседес решила, что это натужно ревут грузовики, но Мануэла мгновенно узнала знакомый гул и, остановившись, посмотрела вверх. Низко над их головами пролетали самолеты националистов – грузные, шумные и неуклюжие.

Люди удивленно провожали их глазами. Никто не произносил ни звука. Потом началась бомбардировка.

За все те месяцы, что шла война, Мерседес ни разу не испытывала еще такого безграничного ужаса, какой охватил ее сейчас. Во рту металлический привкус страха, и на мгновение тяжелые удары собственного сердца заглушили тревожные выкрики вокруг нее. Чутье подсказывало девушке, что нужно бежать, бежать изо всех сил и как можно дальше, вот только спрятаться было негде: поблизости не наблюдалось ни подвалов, ни мостов, ни станций метро. Ни-че-го. Как бы то ни было, следовало позаботиться о Хави и его матери. Она стояла как вкопанная, зажимая уши руками, чтобы отгородиться от оглушительного рева проносящихся прямо над головой самолетов.

Мерседес схватила Мануэлу, которая прижала к себе Хави. Так они и стояли, замерев в объятиях друг друга и закрыв глаза на мир и ужасающую сцену, которая вокруг них разворачивалась. Мерседес через одежду ощущала, как остро выпирают кости Мануэлы. Казалось, она вот-вот сломается. Защититься им было нечем, а Мануэла, как и большинство жителей Малаги, совсем недавно переживших ужасы бомбежки и пулеметных обстрелов в родном городе, на мгновение беспомощно застыла перед новой атакой фашистских агрессоров.

– Давайте сойдем с дороги, – прокричала Мерседес. – Это наша единственная надежда.

Горькая ирония заключалась в том, что единственным местом, где можно было спрятаться вдоль этого бесприветного участка дороги, были воронки, которые оставили разорвавшиеся ранее в полях бомбы. Многие, цепенея от ужаса, в них и забились. По крайней мере, бомбардировщики уже позаботились о каком-никаком убежище для своих запуганных жертв.

Скоро все вокруг было усеяно похожими на сломанные куклы телами.

К ужасу и ошеломлению всех, кто был в тот день на дороге, впереди их ждало еще более страшное нападение. Когда бомбардировщики выполнили свою задачу, пришел черед второй смертоносной волны: в небе показались истребители. Чтобы посеять еще больше страха, они атаковали с бреющего полета, обстреливая сначала дороги, а потом и самих людей. Вокруг полыхали ослепительные вспышки: пули двумя линиями пылающего пунктира прорезали кричащую толпу. Пилоты особо не напрягались; они бы легко смогли изрикошетить свои цели даже с закрытыми глазами.

Матери лепетали, точно младенцы, видя, что их кровиночки падают как подкошенные. У некоторых было четверо или пятеро детей, и их никак нельзя было защитить. Так или иначе, одной прицельной очередью можно было уложить несколько человек.

Один раз двухместный самолет пролетел настолько низко, что Мерседес смогла разглядеть и пилота, и сидящего за ним стрелка. Люди бросились врассыпную в надежде убежать от пуль, но это был бесполезный труд: стрелок легко разворачивал пулемет так, чтобы площадь поражения была максимальной. Кося путников пулеметными очередями, пилот довольно улыбался, отчего на его щеках появлялись ямочки.

Потом все стихло. Проходили минуты, а самолеты все не возвращались.

– Кажется, все, – проговорила Мерседес, стараясь обнадежить Мануэлу. – Надо идти. Неизвестно, когда они могут вернуться.

Воздух наполнился стонами раненых и тех, кто лишился близких. Многим теперь предстоял нелегкий выбор – то ли попытаться похоронить своих мертвых, то ли продолжить путь к предлагающей убежище Альмерии. Земля была твердой, и рытье могил давалось непросто, но кое-кто все же пытался. Остальные просто накрывали тело последним одеялом и шли дальше, забирая с собой вину и скорбь. Если погибала мать, то ее детей тут же забирали к себе другие семьи и уводили вперед, подальше от жуткого для них зрелища.

Последние двое суток Мерседес только и делала, что думала о Хавьере. Не было ни секунды, чтобы на уме у нее был кто-то, кроме любимого. И лишь когда вокруг нее загрохотали бомбы, она очнулась от этого своего забытья. В тот миг мысли о Хавьере впервые перестали быть единственными. Даже вероятность того, что любимый мужчина может оказаться где-нибудь посреди этой редеющей толпы, будто бы потеряла для нее ненадолго всякое значение. Сейчас ее главной заботой стала необходимость довести это хрупкое создание – Мануэлу – и ее сына до безопасного места.

Многие хоть и выжили, но оказались покалечены, и к тем, кто хромал из самой Малаги, прибавилась новая волна еле бредущих раненых. Поход должен был продолжаться, заданное направление не изменилось. Назад пути не было, оставаться на месте они тоже не могли.

Мануэла не произнесла ни слова. На мгновение показалось, что она окаменела от страха, но твердое плечо Мерседес и ощущение ладошки сына в ее руке привели женщину в чувство. Они продолжили идти дальше.

Когда дорога вильнула к морю, до них донесся шум бьющихся о скалы волн. Мерные звуки природы дарили забвение. Раз или два Мерседес видела лежащих на пляже людей и не смогла понять, живые они или мертвые. Как бы то ни было, если они не пошевелятся, их рано или поздно унесут волны. Рядом с людьми лежали ослы, те тоже умирали. Из их пасти торчали распухшие языки.

На пятый день пути настал момент, когда ненадолго выглянуло солнце и вода заискрилась. Мерседес почувствовала, как Хави дергает ее за юбку, стараясь утянуть к морю. Ему казалось, что не иначе как пришло время для игр: побросать камешки в волны, помочить пальчики в воде.