Виктория Хислоп - Возвращение

У Антонио завязался разговор с отцом семерых детей.

– До недавнего времени дети могли спокойно играть на улицах. Иногда жизнь на пару часов как будто становится прежней, – с горечью сказал он. – Все теперь по-другому.

Антонио огляделся и посмотрел на здания, испещренные после налетов шрамами от снарядов и оспинами от пуль. Непрекращающийся треск ружейного огня и тяжкое буханье фугасов вселяли панику и смятение. Антонио ясно видел, что безмятежность обычной мирной жизни, где многого не ценили, была уничтожена, а ее место заняло постоянное муторное ощущение страха. Пропагандистские плакаты, призванные повышать боевой дух, отставали от стен; они были такими же потрепанными, как и их надежды.

– Можешь себе представить, как радовались дети первые несколько дней, когда их не пускали в школу, – продолжал многодетный отец.

Дети, как и их матери, уже истосковались по прежнему режиму. Их когда-то упорядоченные жизни перевернулись теперь с ног на голову, словно тележки, что, опрокинувшись, высыпали аккуратно разложенные на них фрукты в сточную канаву.

Стоя на улице, Антонио, раздираемый желанием сражаться за этих людей, видел, насколько значимой стала для них обманчивая видимость привычной жизни. Между авианалетами мальчишки – чистильщики обуви все еще могли заработать хоть какие-то гроши, чтобы прокормиться. Матери и бабушки прогуливались по улицам в своих лучших зимних нарядах, дети в пальто с бархатными воротниками либо тащились где-то далеко позади, либо, нервируя взрослых, неслись впереди. Мужчины, надев фетровую шляпу и повязав вокруг шеи шарф, чтобы защититься от порывов февральского ветра, все еще выходили на вечерние променады. Могло показаться, что в самый обычный мирный день наступил час пасео .

При звуке сирены женщины крепко хватали за руку детей, а если тех было слишком много, на помощь матерям приходили прохожие. Велико было искушение задрать голову к небу, чтобы увидеть самолеты или даже понаблюдать за сражением, что разворачивалось прямо над их головами. Так непроизвольно поступали дети, причем многие упирались, когда их затаскивали в темноту метро, чтобы укрыться там до того, когда вокруг начнут с визгом падать бомбы. В прежние времена подземка служила для того, чтобы перебраться с одного конца города в другой. Сейчас для одних платформы метро превратились в места, где можно переждать бомбежку, а для других даже и в постоянные жилища.

Рано или поздно, все еще напуганные происходящим наверху, но опасающиеся задерживаться внизу слишком долго, люди поднимались к свету, выходили на улицу, дома на которой напоминали аккуратно нарезанные разделочным ножом куски торта. Идеально рассеченные поперек роскошные здания являли на всеобщее обозрение свои бесценные интерьеры. Упрямо уцелевшая посуда ждала, когда ее снова используют, хотя владельцев уже могло не быть в живых.

Глаза сами выхватывали детали чужой жизни, вторгаясь в чье-то личное пространство: колышущуюся от дуновений воздуха одежду, застеленные кровати, растрепанные ветром, опасно покачивающийся на самом краю обрушившегося пола обеденный стол, застеленный клетчатой скатертью, которую все еще удерживала на месте ваза с искусственными цветами; покосившиеся картины, опустевшие книжные шкафы, рассыпавшие свое содержимое по полу; тикающие часы, отмеряющие время до того, как взорвется следующая бомба или из соображений безопасности будет снесен весь этот дом. На задней стене часто висело зеркало, в котором отражался весь масштаб разрушений. Иногда выстоять могли только фасады зданий, став хрупкими, словно дешевые декорации.

В свой первый день в городе трое друзей из Гранады попали в хаос, учиненный такой же бомбардировкой, и едва не задохнулись от пыли обвалившейся кладки, которая еще долго не оседала даже после того, как они вылезли из замкнутого душного подземного убежища.

Когда они прибыли в Мадрид, самые студеные зимние дни уже миновали, но голод не отступал. Для некоторых мужчин, у которых постоянно сосало под ложечкой, это ощущение стало достаточным основанием для вступления в ряды ополченцев, поскольку там хотя бы обещали выдавать паек. И, стоя с друзьями в очереди на запись в ополчение, Антонио понял, что тоже с нетерпением ждет возможности как следует поесть. Они уже много дней не видели ничего, кроме скудных порций водянистой чечевичной похлебки.

Настроение здесь, в Мадриде, было совсем иным, нежели в Гранаде, где появилось так много новых ограничений. Если сравнивать с их родным городом, атмосфера здесь витала чуть ли не революционная, расслабленная, непринужденная, даже где-то чувственная. В гостиницах расквартировали солдат, многие из которых такой пышной отделки и изысканной позолоты в глаза никогда не видели. Сами здания покрылись трещинами, как старый фарфор.

Иностранцы были друзьям из Гранады в новинку. Им нравилось чувство локтя, объединившее их с чужаками из стран, которые они даже представить себе не могли, но казалось удивительным, что их внутренний конфликт разыгрывался теперь на общемировой сцене.

– Как думаете, зачем они сюда приехали? – спросил друзей Франсиско, озадаченный присутствием иностранцев. – Они же не хуже нас знают, что будет, если Франко войдет в город.

– Они, так же как и мы, ненавидят фашизм, – ответил Антонио.

– И если они не остановят его здесь, у нас, он перекинется и на их страны, – добавил Сальвадор.

– Как заразная болезнь, – подтвердил Антонио.

Международные бригады рвались в бой и по большей части не переживали о том, что может с ними случиться. Жителям Мадрида лучших друзей и пожелать было трудно.

Наступила первая ночь Антонио и его собратьев в залепленном плакатами городе, более крупном и светском, чем их родная Гранада. Они сидели в баре одной из старых гостиниц, и Антонио поймал свое отражение в тусклых старинных зеркалах, тянувшихся вдоль стен за стойкой. Хотя отражение было мутным, лица друзей казались счастливыми и расслабленными, точно принадлежали трем не знающим забот приятелям, пришедшим сюда, чтобы хорошо провести время: они выглядели как обычные, немного потрепанные парни в слегка измятых рубашках, с заглаженными назад волосами. Им льстило приглушенное, смягчающее контраст освещение в баре, которое скрадывало черные провалы вокруг глаз, резко обозначившиеся из-за голода и усталости.

Антонио быстро потерял интерес к своему отражению. Его внимание привлекла группка девушек, стоявших у двери и занятых разговором. Пока он просто наблюдал за ними в зеркало, они держались естественно, но он знал: стоит им заметить, что их разглядывают, все тут же изменится.

Он слегка подтолкнул локтем Сальвадора и понял, что тот тоже не может оторвать от них глаз. После стольких дней тряски в тесноте грузовика и мыслей о предстоящем сражении эти девушки казались почти невозможно притягательными.