Виктория Хислоп - Возвращение

В один из дней, спустя примерно неделю после гибели Мануэлы, внимание Мерседес привлек неброский церковный портал, располагающийся через дорогу. Может, Дева Мария направит ее по верному пути?

За видавшими виды дверями открывался вид на внутреннее убранство, исполненное барочного великолепия, но не это удивило ее, поскольку у многих церквей имелись почти незаметные входы с боковых улочек, умело прячущие за собой грандиозное нутро. Что действительно поразило ее, так это скопление людей внутри. И не сказать, что они пришли сюда в поисках безопасного укрытия. В эти смутные времена ни одно церковное строение не могло рассчитывать на защиту высших сил. В Божьих домах находиться было не безопаснее, чем где бы то ни было еще: их тоже либо обстреливали с воздуха националисты, либо сжигали дотла сторонники Республики. Проходы и нефы были теперь открыты всем ветрам, а на кафедре и хорах гнездились птицы.

Несмотря на утрату веры, мужчины и женщины искали укрытия и тепла в этой открытой церкви. К Мерседес вернулись кое-какие воспоминания о том, что` религия прежде для нее значила, и все же, казалось, минула вечность с тех пор, как она каждую неделю ходила исповедовать свои грехи, и не один десяток лет с тех пор, как она приняла свое первое причастие. Перед иконой Девы Марии задрожали свечи, и Святая Дева встретилась взглядом с Мерседес. Когда-то слова молитвы «Аве Мария» сами лились с языка. Сейчас же девушка противилась искушению произнести ее целиком. Это было бы лицемерием: она не верила. Глаза, взгляд которых она поймала, были всего лишь маслом на холсте, химическим соединением. Мерседес отвернулась, в носу свербело от запаха воска. Она почти завидовала тем, кто мог обрести покой в подобном месте.

Ряды херувимов в изгибе апсиды тянулись к небесам. Некоторые поглядывали на молящихся со шкодливой улыбкой. Под ними сидела Дева Мария, обнимающая распростертое на Ее коленях безжизненное тело Христа. Мерседес внимательно оглядела изображение, пытаясь отыскать в нем хоть какой-нибудь подтекст, но поняла, что лик Богородицы не выражал даже отблеска той муки, которую ей несколько дней назад довелось увидеть по дороге из Малаги на лице одной женщины, матери, которая, подобно Марии, баюкала свое мертвое дитя. Было очевидно, что создатель этой Пьеты [63]в глаза никогда не видел материнской скорби. Его работа даже близко ее не передавала, казалась насмешкой над подлинным горем. В каждом из маленьких приделов стены были покрыты пошлыми изображениями мук и страданий, а с потолков глядели вниз, улыбаясь, упитанные ангелочки.

Шагая прочь от главного алтаря, она наткнулась на гипсовую статую Девы Марии в полный рост. На ее гладких щеках блестели слезы, катившиеся из решительных голубых глаз, уголки рта немного опущены. Она взирала на Мерседес сквозь прутья решетки придела, запертая внутри вместе с маленькой вазочкой пожухлых бумажных цветов. Может, и находились те, кто мог обращаться к этим изваяниям со своими надеждами и чаяниями и верить, что получат от них если не однозначный ответ, то утешение, Мерседес такой нарочитый символизм казался нелепым.

Набожный люд стоял, преклонив колени, у каждого придела или сидел, опустив голову, в центральной части церкви. Все будто бы пребывали в умиротворении, а вот Мерседес кипела от злости.

«И какой только прок от Бога? – хотелось выкрикнуть ей, нарушив тем самым благоговейную тишину, царящую в этом величественном месте. – Что Он сделал, чтобы защитить нас?»

На поверку Церковь выступала их врагом. Многие деяния националистов, направленные против Республики, свершались во имя Господа. Несмотря на это, Мерседес видела, что многие жители Альмерии до сих пор сохраняли веру в то, что Дева Мария им поможет. Тем, чьи губы шептали просительные молитвы, не надеясь в душе на ответ, храм явно дарил утешение, но Мерседес, пришедшей сюда за наставлением, это казалась сейчас просто смехотворным. Когда-то святые и мученики с нарисованной кровью и фальшивыми стигматами были частью и ее жизни. Теперь церковь представлялась ей фикцией, чуланом, забитым ненужной бутафорией.

Она посидела некоторое время, рассматривая людей, как они приходят и уходят, зажигают свечи, бормочут молитвы, вглядываются в иконы, и гадала, что же они все-таки чувствуют. Слышат ли Голос, когда молятся? Отвечает ли Он им сразу или на следующий день, когда они меньше всего ожидают? Обретают ли для них эти изваяния святых со стылыми глазами плоть и кровь? Может, и так. Может, эти люди с умоляющими, полными слез глазами и сцепленными до побелевших костяшек пальцами и в самом деле общались с чем-то недоступным ее пониманию, с чем-то сверхъестественным. Девушка не могла ни понять этого умом, ни почувствовать сердцем.

Не существует никакой Божественной длани. В этом она теперь была уверена. На мгновение она задумалась, не стоит ли ей помолиться за души Мануэлы и ее маленького сына. Вспомнила их, безвинных, безответных; их гибель только укрепила ее убежденность в отсутствии Бога.

Осознав, что ни к религии, ни к вере за помощью она обратиться не сможет, Мерседес поняла: решение ей придется принимать самостоятельно. В это мгновение перед ее глазами возник образ Хавьера, куда более прекрасного, чем любой из нарисованных маслом святых. Ей редко случалось не думать о нем хотя бы несколько секунд. Возможно, у верующего человека все мысли заняты Богом. Мерседес же думала исключительно о Хавьере. Она почитала его душой и телом и верила, что он этого достоин.

Тепло церкви, полумрак и насыщенный терпкий запах свечей окутали Мерседес; она вполне могла поверить, что этой атмосферы телесного уюта хватало, чтобы сначала завлечь, а потом и удерживать тут людей. Ей тоже было бы проще простого остаться здесь сидеть, но духота стала нестерпимой, и ей пришлось выйти на воздух.

На улице было тихо. Какой-то отчаявшийся пес рылся в отбросах. Еще один ловил страницы газеты, трепыхающейся как грязная, пытающаяся взлететь птица. Они окинули Мерседес подозрительным и, ей даже на секунду показалось, жадным взглядом. Эти животные, поди, не первый день голодали. Раньше они кормились щедрыми объедками из ресторана, теперь же мусорные баки пустовали, даже костей никаких завалящих не водилось.

Теперь она с ослепительной ясностью осознала то, что понял бы любой, хоть раз испытавший непреодолимую силу взаимной любви: что ей никак нельзя возвращаться в Гранаду. Девушка помнила, как ее напутствовала мать, и знала, что та будет в числе тех, кто не осудит ее за то, что пошла дальше, прочь от родного города, а не вернулась домой. Мерседес верила, что Хавьер – ее первая и последняя любовь, и поэтому, чем бы ей это ни грозило, она просто обязана его найти. Даже сами поиски и непоколебимая вера в то, что он отыщется, облегчат боль разлуки.