Виктория Хислоп - Возвращение

Несколько минут они простояли молча. Девушка и сама выглядела так, будто не один день проплакала. Наконец она заговорила.

– Вообще-то, меня зовут Ана, – сказала она, утирая глаза.

– А меня – Мерседес.

В очереди к их разговору никто не прислушивался. В такие времена, как эти, история Аны казалась довольно заурядной.

Пока Ана помешивала неприглядную похлебку из чечевицы и воды, девушки продолжали общаться. Мерседес рассказала, что ей необходимо добраться до Бильбао, а Ана объяснила, что ее родители решили направиться в деревню на севере, где живет брат ее отца Эрнесто. Дядя никогда не поддерживал Республику, поэтому ее отец, сам не имеющий твердых политических взглядов, убедил жену, что им стоит обосноваться поближе к его родственникам – так будет безопаснее. Он пребывал в уверенности, что захват Мадрида франкистами – вопрос времени, а когда это случится, националисты приберут к рукам всю страну в течение нескольких дней. Путь был неблизкий, но от их квартиры в Малаге ничего не осталось, и сейчас казалось, что они вообще вряд ли когда-либо туда вернутся. Отец никогда не состоял в профсоюзе или каком-то другом объединении рабочих, поэтому считал себя вправе менять принадлежность к той или иной партии по обстоятельствам.

Единственной целью Мерседес было разыскать Хавьера, где был он ни оказался – на националистических территориях или республиканских. Она знала, что второй вариант гораздо вероятнее, но решила об этом не распространяться. Девушка только что поняла, что при этой семье о своих политических симпатиях лучше помалкивать, это может сослужить ей хорошую службу. Ей было достаточно и того, что они направляются в одну сторону.

– Будет здорово, если ты поедешь с нами. Родители все больше молчат, а добираться нам далеко. Компания мне только в радость.

Когда они вернулись к матери Аны, рядом уже находился и ее отец. Он весь день провел в очередях, смог раздобыть луковицу и полкочана капусты. Мерседес и сеньора Дуарте представили друг другу. Отец семейства вежливо поприветствовал Мерседес.

Хотя на нем не было повязок или видимых повреждений, Дуарте производил впечатление раненого человека; казалось, он вот-вот сломается под грузом пережитого горя. Он явно был не в духе вести разговоры. Мерседес вдруг поняла, что эти люди гораздо моложе, чем ей показалось с первого взгляда. Сеньору Дуарте легко можно было принять за бабушку Аны. Мерседес подумала: «Неужели это смерть единственного сына и вправду состарила их на несколько десятков лет?»

Сеньора Дуарте держалась сейчас чуть приветливее, что, весьма возможно, было заслугой той буханки, которую ей предложила Мерседес. Они уселись тесным кружком, разлили по четырем эмалированным мискам похлебку и разделили между собой хлеб. В комнате были еще люди, и там считалось дурным тоном привлекать внимание к тому, что ешь, даже если речь шла о сущих крохах.

– Значит, Мерседес, ты хочешь отправиться с нами на север? – нарушил молчание сеньор Дуарте, когда они закончили есть.

– Да, хочу, – ответила она. – Если никак не помешаю.

– Не помешаешь. Но тебе придется кое-что себе уяснить.

Ана беспокойно глянула на отца. Девушке не хотелось, чтобы он напугал ее новую подругу.

– Когда нас остановят, говорить буду я, – с грубой резкостью произнес он, не отрывая холодных глаз от Мерседес. – Для всех остальных вы сестры. Как, все поняла?

– Да, кажется, да, – ответила она.

Мерседес было неприятно такое обращение, но ей придется смириться; мать семейства казалась довольно доброй женщиной, да и в том, чтобы путешествовать как одна семья, свой смысл имелся. Чтобы добраться до Бильбао, им придется пересечь оккупированные националистами территории. Ана, похоже, на этот счет не беспокоилась, поэтому Мерседес тоже запретила себе переживать.

После скудного обеда девушки собрались прогуляться по улице, хоть ненадолго вырваться из переполненного людьми здания, но уже на выходе неожиданно для себя услышали звуки музыки, доносившиеся из классной комнаты в конце коридора. Звуки влекли к себе. Впервые за многие недели до их слуха долетело что-то еще, кроме разноголосья войны. Даже когда на них не падали бомбы, их не обстреливали с самолетов, по ним не палили из пулеметов, в ушах все равно стоял постоянный звон орудий. От восхитительных, перетекающих из одного в другой звуков арпеджио их сердца забились чаще, и они ускорили шаг.

Скоро девушки нашли источник музыки – уже окруженного толпой токаора. Сверкая лысой макушкой, которая отражала свет единственной на всю комнату лампочки, он сидел, изогнувшись всем телом так, словно желая защитить свою гитару от любых посягательств.

Изо всех дверей в коридоре к нему в комнату потянулись люди; дети толпой расселись на полу и смотрели на музыканта снизу вверх. За время их пути из Малаги они растеряли всю свою детскую наивность и теперь, казалось, проникались трагической мощью этих звуков.

Никто не знал его имени. Семьи с ним, похоже, не было. Когда подошли Ана с Мерседес, несколько человек уже аккомпанировали ему негромкими хлопками, пальмас . Его пальцы с длинными потемневшими ногтями легко и изящно перебирали струны. Он играл для себя, но временами поднимал голову, отмечая взглядом, что толпа все растет. Мерседес скользнула к себе в комнату. Там было кое-что, что ей может понадобиться.

Вернувшись, она услышала знакомую мелодию, и ее словно током ударило. Всего четыре ноты, сыгранные в особой последовательности, и она узнала этот токе [64] Токе – музыкальное сопровождение, аккомпанемент. из миллиона других. Эта мелодия значила для нее больше, чем любая другая. Солеа . Первый танец, который Мерседес подарила Хавьеру. Тоска, сквозившая в этой мелодии, вполне могла повергнуть ее в уныние, но она, наоборот, увидела в ней знак того, что она снова увидит любимого. От этой мысли на сердце у нее полегчало.

Остальные тоже узнали компас [65]и стали хлопать в такт музыке. Какое-то время она держалась в стороне, но потом поймала себя на том, что едва ли не бессознательно вынимает туфли из карманов, натягивает их на ноги, застегивая пряжки дрожащими пальцами. Мягкая кожа казалась такой знакомой, такой теплой на ощупь. Она решительно обошла детей, сидящих всего в нескольких футах от гитариста, цокая по паркету металлическими набойками. Дети, затаив дыхание, уставились на девушку, заслонившую им вид на музыканта.

Еще год назад выйти вот так к незнакомому человеку, демонстрируя свою готовность танцевать, могло бы показаться возмутительной дерзостью, но подобные правила потеряли силу. Ей было нечего терять, выступая перед зрителями, не знавшими ни ее, ни ее семью. Все они здесь были друг другу чужими, волею злой судьбы оказавшимися в одном месте.