Миклош Дярфаш - Был однажды такой театр

За два дня до премьеры Дюла зашел пообедать в гостиничный ресторан. Не успел он взять в руки меню, как у столика возник швейцар и с поклоном сообщил, что господина артиста ожидает в холле какая-то дама.

Это была Аннушка. Ее летний костюм ярким белым пятном выделялся на фоне потертого кожаного кресла. Когда Дюла появился в дверях ресторана, она медленно встала и, застенчиво улыбаясь, шагнула ему навстречу.

Дюле еще не было сорока, но выглядел он на все пятьдесят. Резкие черты лица, лысеющая голова, суровый взгляд — все это делало его старше, чем он был на самом деле. Аннушка, которой тоже было за тридцать, напротив, выглядела точно так же, как десять лет назад. Все та же изящная фигурка, нежная, розовая кожа без намека на косметику, загорелые ноги, тонкая девичья шейка, беспомощная застенчивая улыбка — девочка, да и только, в этом было прямо-таки что-то вызывающее.

У Дюлы закружилась голова. Увидев Аннушку, он вдруг ясно понял, что лишь злые, нехорошие люди могут рассуждать о быстротечности времени, о смерти. Все это неправда: есть только жизнь, только вечная молодость. Он в замешательстве огляделся, словно ища остальных свидетелей своей юности. Однако их не было; он очнулся, склонился к Аннушкиной руке и поцеловал ее долгим, нежным поцелуем.

— А где же ваш муж? — спросил он, недоумевая.

— Его здесь нет. Я одна. У меня в распоряжении ровно час. В половине четвертого уходит мой поезд, я уезжаю в Кечкемет. Давайте прогуляемся к Тисе. Мне нужно поговорить с вами.

Даже в этой, не совсем обычной ситуации Аннушка была так строга и решительна, что Дюла не посмел ни о чем спросить и молча последовал за нею к вращающейся двери. На улице она сама взяла его под руку, уверенно и привычно — как мужа. Они пошли по направлению к Тисе.

— Сейчас я все вам скажу. Дело вот в чем, Дюла, дорогой…

— Аннушка, — Дюла прижал к себе ее руку.

— Сегодня я имею право называть вас так — мы ведь видимся последний раз в жизни.

— Последний?

— Погодите. Через два дня мы с мужем отправимся в Лондон. Мы уезжаем из Венгрии.

— Но почему? — воскликнул актер.

— Муж говорит, что будет война. Германия хочет войны. Мы уже продали поместье. У мужа есть в Англии какие-то связи. Кроме того, там особенно ценят венгерских агрономов.

Длинные, полупрозрачные штрихи перечеркнули солнце. Под липами пронесся легкий ветерок. Дюла с Аннушкой шли мимо каменной дамбы к музею. Аннушкины пальцы медленно, робко скользнули в Дюлину ладонь. Какое-то время они торопливо шли вперед, не говоря ни слова.

— Аннушка! — внезапно вырвалось у Дюлы. — Не уезжайте. Останьтесь. Будьте моей женой!

Облачко пробежало по ясному Аннушкиному лицу.

— Значит, вы полагаете, — спросила она, — что если бы я не уезжала через два дня в Лондон, то сбежала бы от мужа к вам? Я пришла потому, что не увижу вас больше.

— И вы можете говорить об этом так хладнокровно?

— Хладнокровно?

— Да.

— Хладнокровно? — Аннушка внезапно расплакалась и припала к Дюлиному плечу. — Неужели вы хотите испортить наш с вами последний час?

— Аннушка, Аннушка… если б вы решились… если б остались со мной прямо сейчас…

Женщина остановилась.

— Если вы не перестанете, я уйду. — И высвободила руку.

— Хорошо, я больше не буду. — Он снова притянул Аннушку к себе. — Только побудьте со мной, хотя бы один час. Знаете, когда-то давным-давно, когда я прыгнул в Тису, вот оттуда, — он указал рукой на маячивший впереди мост, — один из моих приемных отцов сказал, что мне должны поставить памятник, здесь, на берегу реки. Я должен был бы стоять над рекой и кричать на весь мир: «Аннушка!» Вот я здесь и стою.

С этими словами он внезапно прыгнул на траву, раскинул руки и закричал во все горло:

— Аннушка! Аннушка! Аннушка! Я хочу стоять здесь всю жизнь и выкрикивать ваше имя…

Аннушка схватила его за руку и втащила обратно на дорожку.

— Я должна уехать, — сказала она, глядя Дюле в глаза, — я не могу оставить мужа… Я слишком стара для этого.

— Аннушка, вы же совсем девочка.

— В душе я старуха. Опытная, трезвая, умеющая принимать решения. Знаете, мой муж очень любил свою землю, хозяйство и все-таки все продал. И я его понимаю. Я поеду с ним. Не хочу войны… и ломать ему жизнь тоже не хочу.

— Что ж, в трезвости вам и вправду не откажешь, — с горечью заметил Дюла.

Они снова замолчали.

— Дюла, вы не боитесь войны? — неожиданно спросила Аннушка.

— Нет.

— Мне очень страшно, что вы остаетесь. Я для того и приехала, чтобы предупредить вас. Английские знакомые мужа — очень сведущие люди. Они говорят, Венгрия непременно вступит в войну.

— Чушь.

— Нет, не чушь. Вам нужно уехать из Европы.

— Куда?

— Не знаю. Хотя бы в Америку. Вас знают по фильмам. Вам это ничего бы не стоило.

— Нет, Аннушка, я не поеду.

— Почему?

— Потому что послезавтра я играю Люцифера на площади перед Домским собором.

— Знаю. Я читала об этом. Я еще и поэтому приехала…

— Но вы уже не увидите… ваш поезд будет в это время мчаться в Лондон.

— Дюла… дорогой мой… — Она снова взяла его под руку. — Почему вы развелись с женой?

— Не знаю. Должно быть, потому, что ей нравилось все самое дешевое, что есть во мне.

— Какая она была красивая!

— Красивая.

— А со мной вы тоже развелись бы?

— Аннушка…

— Оставили бы меня, если бы я… любила вас так же, как она?

— Зачем вы спрашиваете?

— Просто так. Боитесь ответить?

— Вас бы я не оставил никогда и ни за что.

— Я знаю, — она вздохнула.

Дюлино лицо исказилось. Он стиснул Аннушкину руку.

— Тогда почему вы не хотите оставить мужа и…

— Дюла, — она снова высвободила руку, и в голосе ее зазвучала мольба, — неужели вы не понимаете, что я уже… уже решила…

— Что?

— Что так надо… — Глаза ее снова наполнились слезами.

Они пошли дальше. Набережная была довольно пустынной. Лишь два-три бледных философа сидели на заброшенных скамейках с книгами в руках, прячась от солнца в тени бузинных кустов. Вечернее гуляние начиналось только после шести. Тишина и безлюдье живо напомнили Дюле тот далекий день, когда он встретил Аннушку на мосту.

— Пойдем в Уйсегед? — спросил он.

— Давайте, — серьезно ответила Аннушка.

По мосту шли медленно, держась за руки. Дойдя до середины, Аннушка остановилась.

— Вот здесь, на этом самом месте, вы потребовали, чтобы я вас поцеловала, — сказала она и покраснела точно так же, как тогда.

— Да.

— Мне было тринадцать лет…

— А мне шестнадцать.

— Вы были в полосатом матросском костюме. Да-да, это то самое место. Я все помню. Внизу проплывали плоты. Потом вы свесились через перила… А я побежала…

— А я кричал: «Аннушка, поцелуйте меня, а не то я прыгну в воду…»