Паскуале Ферро - Запахи моих воспоминаний

Вот ее воспоминания…

Я помню приют, его старинные стены, влажные и белые, монашек, внутренний дворик.

В четверг был день посещений, приходили бездетные пары и праздные группы благотворителей и волонтеров, милосердные и улыбающиеся. Кто знает, когда они возвращались в свои красивые дома, кто знает, вспоминали ли они о своем визите в приют, возможно, они говорили об этом на каких-нибудь приемах, так, между делом! Чтобы показать, какие они благодетели… благодетели, приносящие поношенную одежду и старые игрушки, иногда даже грязные. Это было ужасно, я осознавала, что я отличалась от других детей, я была умной, крайне взрослой и очень красивой… Все понимали это, я была первой, на кого обращали внимание, ко мне подходили, гладили, улыбались и хвалили, потом они удалялись и когда уже уходили, даже не прощались со мной, иногда до меня доносилось: «какая красивая девочка… странная», «какая красивая девочка… красивая… но от нее веет злом».

Злая — это слово закрепилось за мной на всю жизнь, как будто бы мне ввели его в кровь… я не хотела… но так получилось. Монашки, другие дети только способствовали этому, они испытывали ко мне необъяснимый страх, у меня всегда были самые красивые платья, куклы, игрушки, но я никогда не могла понять, почему мой взгляд приводили их в ужас.

Мне не нужны были секундные ласки и сострадательные взгляды, я хотела иметь семью, из тех, что приходили в приют, но нет, только восхищенные комплименты, а выбирали они других детей, некрасивых. Клянусь: я ничего такого не делала, я никогда никого не ударила, никаких оскорблений и капризов. Так почему же никто никогда не интересовался мной? Я пробыла в приюте до восемнадцати лет, занимаясь уборкой и кухней. Наверное, я могла бы и остаться, но добрые монашки очень постарались, чтобы я больше не крутилась у них под ногами, они устроили меня в зажиточную семью горничной.

Став взрослой, я отчетливо осознала путем самоанализа, насколько я была коварна… да, я была коварная, злая и опасная. Отчего так произошло? Этого я так никогда и не смогла понять, но потребность делать плохо другим всегда присутствовала в моем сознании, как у наркомана, нуждающегося в очередной дозе. Я сидела на этой «игле» злодейства, каждый раз опрокидывая очередную порцию на окружающих, кто бы они ни были. В тот день отъезда — ни праздника, ни «до свидания». Я уехала словно уличный пес, со своими скудными пожитками, среди которых носочек для новорожденного с вышитым именем «Реджина».

Я приехала на виллу к семейству, которое меня встретило очень радушно и гостеприимно. После знакомства мне показали комнатку, где мне предстояло жить, спросили, не хотела ли я отдохнуть, потом за обедом мне объяснили, что будет входить в мои обязанности. Зарплата и выходной. Я была довольна, потому что я наконец смогу стать независимой и, может быть, это мое злостное проклятие навсегда исчезнет… очень скоро я поняла, что обманывалась… На верхнем этаже находилась моя комната, простая и чистая, я растянулась на кровати.

Взволнованные голоса вызвали у меня любопытство, я увидела и услышала семейство, собравшееся вместе… они говорили обо мне. Семья состояла из родителей лет сорока, восемнадцатилетней дочери и двадцатилетнего сына… они оживленно беседовали… обо мне…

Отец — Бартоломео — говорил: «Мы все вместе приняли решение об этом удочерении, мы долго обсуждали, почему сейчас вы против? Мы ее даже не знаем, как мы можем судить о ней, давайте подождем».

Мать — Моника — возражала: «Но Бартоломео, она девушка, это огромная ответственность, нужно будет следить за ней, воспитывать по нашим правилам, приучить к нашему взгляду на жизнь».

Бартоломео: «И это говоришь ты! Ты забываешь, что мы делаем это из-за обета Мадонне, который мы дали, чтобы спасти тебя от той страшной болезни. Или ты забыла? Мы поклялись, что, если ты выздоровеешь, то мы возьмем домой беспризорную душу (обращаясь к детям) и вы двое были согласны».

Дочь — Мария — уточняла: «Да, это так… Папа… но она странная, в ней есть что-то необъяснимое, не знаю, что, мне не по себе от ее взгляда, в ней есть что-то звериное».

Сын — Бруно — отстранялся и эгоистично заявлял: «По мне уйдет она или останется — все равно, если только она не будет надоедать».

Собрание продолжалось еще какое-то время. Я укрылась в комнате и все думала о том, что их ко мне расположение было ни чем иным, как данным обетом, а кем же была я? На какое-то мгновение, но только лишь на мгновение, я поддалась иллюзии, что моя жизнь могла измениться, сейчас же, напротив, я осознавала, что моей участью было навсегда остаться проклятой душой с черным сердцем.

«Ну и ладно!» — сказала я себе. «Вы хотите, чтобы я показала вам все свое коварство… Договорились… Но я вас предупреждаю… берегитесь».

Я принялась за дело прямо на следующий день, подлая игра, первой жертвой я выбрала отца семейства… Бартоломео… Осознавая всю силу своей привлекательности, я провоцировала его жестами и словечками с намеком. Он делал вид, что ничего не понимает, но со временем он смягчился и мы начали игру в обольщение, которая завершилась в постели сексом. Я сказала ему, что я девственница. Я не могла признаться, что соблазнила монастырского садовника, а потом электрика, монаха…

В общем, я влюбила его в себя, подчинив его любому своему желанию. И вот уже семейная идиллия начала рушиться, потому что Бартоломео стал слишком нервным и истеричным. Я искусно крутила им, решая, когда и как я желала ему отдаваться, это сводило его с ума… он плакал и предавался отчаянию… а я безжалостно отказывалась… Я уничтожила его, используя самое древнее оружие на свете, и, пока он продолжал поедать антидепрессанты и успокоительное, я пошла дальше. Бруно — сынок…

Тут все было сложнее, потому что парень испытывал ко мне глубокую ненависть. Он терпеть меня не мог и открыто это демонстрировал. Я должна была подобрать правильный ключик к соблазнению. Я надевала немыслимые мини-юбки, ходила без трусиков. При любой возможности выставляла напоказ свои женские прелести, но он был безразличен к моим недвусмысленным коварным провокациям. Однажды, когда мы поехали вместе за покупками в супермаркет, по пути он заговорил со мной с язвительным высокомерием и крайне категоричным тоном: «Послушай, дорогая моя шлюшка… ты напрасно тратишь время и силы, продолжая доставать меня и показывать свою киску… как ты это проделываешь с моим папочкой… Неужели ты думаешь, что я такой же кретин, как он? Я не попадусь на этот крючок, напротив, я тебе прямо заявляю, что ты вызываешь у меня отвращение».

Я подождала нужного момента и, когда мы оказались в безлюдном месте… я разорвала юбку, взъерошила волосы и сказала ему: «Сейчас ты трахнешь меня… а если нет, то я скажу, что ты меня изнасиловал… я заявлю на тебя… мне поверят… я знаю, как сделать так, чтобы мне поверили». Лицо Бруно стало мертвенно-бледным… он испугался, он понял, что я его приперла к стенке, он начал оскорблять меня, потом вдруг стал покорным и, не отдавая себе отчета, возбудился… и изнасиловал меня… Животное соитие… когда он закончил, сказал: «Ты мне омерзительна, ты маленький дьявол, возможно, я трахну тебя еще раз… но ты по-прежнему будешь мне омерзительна».