Эрик Нойч - Мир на Востоке

«Дай мне немного подумать», — сказал Уленшпигель.

Но это время он использовал для того, чтобы принести в замок факелы со смолой, притащить вязанки с хворостом и трут. Когда праздник был в самом разгаре и вся приглашенная знать кружилась в танце, Уленшпигель поджег хворост. Вскоре весь замок был объят пожаром.

«Боже, спаси! — закричал епископ. — Уленшпигель, что ты наделал?»

«Ваше преосвященство, — ответил тот, — разве вы не просили меня сделать так, чтобы во всех уголках вашего замка стало светло, как днем, и тепло, как летом? Я выполнил только то, что вы приказали, и думал о том, что вы созданы из праха и сейчас снова станете прахом».

Все бароны и графы обратились в бегство, но епископа спасти не успели. Он упал с лестницы, разбился, и труп его сгорел в огне. Потом все в округе говорили, что это был божий суд.

Этот свой рассказик Ахим прочитал Франку и Эриху в маленьком ресторанчике Мегдешпрунге. Пока Франк отрабатывал в бригаде Хёльсфарта обязательный месяц, трое друзей часто встречались в Мегдешпрунге, в заводской гостинице, где жил Франк. Как много лет назад, они сидели за столиком, смотрели в окно на замерзшую реку и развалины замка на противоположном берегу.

Им было о чем поговорить, порасспросить друг друга, много воды утекло в Заале с тех пор, как пути их разошлись.

— Я вижу, ты снова пишешь, как в прежние годы, — сказал Франк, — и не только статьи в газету.

— Да, это доставляет мне удовольствие.

— И стихи пишешь, как раньше?

— Иногда и стихи.

— Почитай-ка.

— Нет, стихи читать не буду.

— А ты не хочешь обратиться к современности?

— Если найду большую тему, как Шолохов или Хемингуэй, когда решается вопрос, быть или не быть. Но пока не нашел…

Он не хотел продолжать этот разговор. Слишком уж серьезной была тема для ресторана.

И Франк не стал настаивать, тем более что Эриха все эти проблемы не интересовали.

Они перешли на общих знакомых.

— Как поживает Хайнер Мургалла? — спросил Ахим.

— Учился в Грейсвальде, стал военным врачом. Теперь, кажется, уже в чине капитана. Женат, двое детей, — сказал Франк.

— А Марион? Лина Бонк? — продолжал Ахим.

— Про Марион я ничего не знаю, а вот Лина… Она так и не оправилась после того, как вы расстались. Работает редактором на лейпцигском радио, постарела…

— Вот, значит, какие дела…

— Но то, что с Гердом Беккером случилось, — это просто чудовищно, — сказал Франк.

— Да, ты прав. И самое чудовищное, что Кюнау подает это как пример рабочего героизма.

— С вашим партийным секретарем, — заметил Франк, — мне еще, вероятно, придется столкнуться.

Даже когда Ахим поздно возвращался домой, Ульрика не ложилась спать, дожидаясь его. Она не могла уснуть, если его не было рядом. Чаще всего она читала, телевизор смотрела, только если показывали какой-нибудь хороший фильм или интересный спектакль, на всякую чепуху ей не хотелось тратить время. Она любила репортажи с зимних спортивных соревнований: прыжки с трамплина, от которых замирало сердце, и фигурное катание.

Нет, она не обижалась на Ахима за то, что, когда он встречался с друзьями, приходилось коротать вечера одной. Мужчине, считала она, необходима время от времени мужская компания. Сама она в женском обществе никакой потребности не испытывала. Правда, иногда навещала своих коллег или Хальку Хёльсфарт, но дамский кружок за чашкой кофе с пирожными и взбитыми сливками вызывал у нее смертельную тоску. Она хорошо помнила подобное времяпрепровождение в Данциге, Граубрюккене и Хандсхюбеле.

Наконец явился Ахим, и по тому, как он вошел, как возился, раздеваясь в коридоре, она поняла, что он выпил. Нет, она не станет его упрекать, только попросит, чтобы он постелил себе в другой комнате на диване.

— Прости, Рике, — сказал Ахим, входя в комнату. — Я опять сегодня поздно. На Франка никакого угомона нет. Неудивительно, он только кофе пьет, ни капли спиртного. Сколько угодно готов сидеть, ему спать не хочется.

Ульрика молчала, В сегодняшнем номере областной газеты она прочитала статью Люттера, и ей не давала покоя одна мысль…

Он уселся напротив нее в кресло и спросил, как малышка.

Ульрика, подняв глаза от книги, рассказала, В городе была эпидемия гриппа, и она боялась, как бы девочка не заразилась в саду.

— Ладно. Давай ложиться спать.

— Постой, Миха, у меня к тебе разговор.

Она отложила книгу — роман Стендаля о Жюльене Сореле и мадам Реналь — и взглянула на него.

— Люттер тебя обманывает. — (Он резко повернулся к ней.) — Ты разве еще не читал его статью?

— Читал…

— Но, Миха, послушай, ты разве не обратил внимание, что он крадет твои мысли, твои формулировки?..

После того ее признания они прожили ужасный год, и Ульрике порою казалось, что Ахим так и не примирился с тем, что она сказала ему в порыве откровенности. Тогда она умоляла его не уходить, но он все-таки ушел. Она не знала ни где он, ни что решил. Через два дня, когда Ахим все-таки вернулся, он объяснил, что ему необходим был воздух, свежий воздух, он должен был побыть один, и он пошел в Граубрюккен, в Лерхеншлаг — места, где родился и вырос. Его одежда, башмаки были такие мокрые и грязные, что Ульрика решила — вероятнее всего, он говорит правду. Больше они никогда к этому не возвращались. Они просто избегали друг друга, жили в одной квартире как чужие, и прошло много месяцев, пока у них хватило мужества растопить этот лед, Ульрика не понимала, в чем он винит ее. Она хотела быть честной во всем, и больше ничего. Неужели надо было по-прежнему хранить свои секреты? И все же порою, когда она видела, как он мучается бешеной ревностью к какому-то фантому, к этому студенту из Цвиккау, который никогда ничего для нее не значил, она начинала жалеть о сказанном. Но нет, у нее тоже есть право на собственную волю. Она не чувствовала никакого стыда, и ему пора понять, что ей нечего стыдиться. Он не должен относиться к ней как к вещи, как к собственности. И спустя год наступил день, когда он нашел в себе силы по-новому взглянуть на многое…

К тому времени Ульрика постаралась выбросить из головы историю с выговором. Но теперь Ахим решил выяснить все — это было необходимо не только для Ульрики, но и для него самого. Он пошел к школьному советнику. Даже спустя четыре года он отчетливо помнил весь их тогдашний разговор, вернее, спор.

Хотя Ахим работал уже несколько месяцев рядом со школьным советником Хельмдуккером, буквально дверь в дверь, поскольку школьная инспекция временно размещалась в том же здании, что и редакция газеты, он никогда не встречал его. Прикованный к инвалидному креслу, Хельмдуккер редко покидал свой кабинет. Когда Ахим вошел и уселся на стул для посетителей, Хельмдуккер, сильно оттолкнувшись, отъехал от стола и подкатил к нему.