Эрик Нойч - Мир на Востоке

Но Ахим ни о чем не догадывался. Он знал, что Хельмдуккер изувечен фашистами. Но разве должен он был только из-за этого щадить его, не спорить с ним, когда тот говорил явно ошибочные вещи? Он знал и других старших товарищей, которым многое пришлось вынести: Фрица Дипольда, Маттиаса Мюнца — оба сидели в концлагерях. Они не прикрывались своим прошлым, с ними можно было спорить. Конечно, его собственная биография была по сравнению с их гладкой, ничем не выдающейся. Он не подвергался никаким особенным испытаниям и потому не мог сказать, как будет вести себя перед лицом смерти. И все же… Ведь тут речь шла об искренности, принципиальности, и не только учителей или одной учительницы, которую случайно звали Ульрика Штейнхауэр.

Но Хельмдуккер не дал ему и рта открыть.

— Вы забываете, что пришли на готовенькое. И не вы все это приготовили, а другие, старшее поколение коммунистов, принесшее во имя будущего страшные жертвы. Но, вместо того чтобы быть благодарными, вы жалуетесь: то одно вам не нравится, то другое, потому что вам не так мягко постелили, как бы вам хотелось.

Нет, в ответ на такое он не мог смолчать. И потому произнес достаточно резко:

— Я вижу, вы нас не понимаете. Чего бы вы добились, если бы воспитывали лишь таких учеников, а главное, таких учителей, которые открывали бы рот лишь тогда, когда вы разрешаете им это сделать, которые слушались бы вас, как неразумные цыплята наседку? Разве из них получились бы настоящие революционеры?

— Общество, в котором мы сегодня живем, совсем иное, чем во времена моей молодости. Я думаю, это вам не нужно доказывать?

— Конечно, нет. Но ведь вы… вы должны радоваться, что мы мечтаем иметь право сказать то же самое нашим детям.

— Вашу самоуверенность просто трудно вынести. Я вижу, вы мало отличаетесь от своей супруги. Нет, нам не найти общего языка. — Хельмдуккер в ярости сжал ручки кресла и откатился обратно к столу.

— И все-таки, — Ахим встал, собираясь уходить, — я хотел бы сказать вам еще одно. Не думайте, что у всех людей вашего поколения и вашей судьбы такое же, как у вас, отношение к молодым. Я знаю многих товарищей, которые думают иначе. Это — во-первых. А во-вторых, мы тоже за эти годы выросли, у нас тоже есть заслуги, и без нас государство просто не могло бы существовать. Вы, несколько тысяч коммунистов, переживших ужасы концлагерей, не смогли бы построить социализм, если бы мы не участвовали в строительстве со всей страстью и убежденностью. Конечно, мы вам за многое благодарны, вы дали нам научное мировоззрение. Но это не лишает нас права отстаивать свою точку зрения. Наоборот. И что касается меня, никто не может помешать мне критиковать те явления, которые отбрасывают нас назад.

Вот тут он и услышал:

— Не трудитесь, молодой человек, убегать меня в вашем антропоморфизме. Что вредно, а что полезно для социализма, будут решать в первую очередь те, кто, как я, прошел через пытки и в условиях фашистской диктатуры доказал, что ради победы революции готов пожертвовать собственным здоровьем, даже жизнью.

Ахим вышел из кабинета с горьким привкусом во рту, отнюдь не только от крепкого чая. Он так ничего и не выяснил. А может быть, все-таки выяснил? Во всяком случае, он понял, что очень виноват перед Ульрикой.

Они вновь стали очень близки. Хотя Ахим еще не до конца вылечился от своей ужасной ревности, но он теперь твердо знал, что в конфликте со школьной инспекцией он должен быть на ее стороне. Он отрезвел, старые коммунисты перестали казаться ему такими уж непогрешимыми. Этот школьный советник создал себе памятник из своего прошлого, он считал, что теперь уже не подлежит никакой критике. Разве это достойно коммуниста?

С тех пор прошло четыре года. И вот теперь появление Люттера, как считает Ульрика, несет угрозу им обоим. Почему-то она не верит, когда он говорит о неизменности дружеских чувств, а ведь у нее нет на то никаких оснований. Ну хорошо, Франк в своей статье использовал тот самый образ лисы в винограднике, но, в конце концов, автором был Эзоп, и его басни уже более двух с половиной тысяч лет являются достоянием всего человечества, каждый может им воспользоваться, в том числе и Франк.

Франк Люттер выполнял свою работу с большим усердием, даже с радостью. Он редко в последнее время чувствовал себя так хорошо, как в бригаде Хёльсфарта. Эрих еще в самом начале сказал ему:

— Я должен тебя предупредить… мы с тобой знакомы не первый год, и я знаю, что могу на тебя положиться. Но мои товарищи по бригаде будут очень внимательно следить за тобой, поэтому ты должен все силы приложить, иначе они меня со свету сживут…

В тот первый день, получив от Кюнау наставления, Франк отправился в центральные мастерские. Однако Хёльсфарта он встретил не сразу — тот появился лишь перед концом смены. Они не обнялись, нет, слишком много лет прошло.

Эрих тщательно вымыл выпачканные в машинном масле руки, оттер их пемзой, заглянул в жестяной чайник — не осталось ли чаю — и, обнаружив, что он пуст, в сердцах чертыхнулся. Он был измучен и зол.

— Извини, — сказал он Франку. — Я хотел с тобой встретиться еще сегодня утром, но у нас уже несколько дней черт знает что творится. Теперь вот копер разливочную машину блокирует… Ты тут пока хоть осмотрелся?

Франк кивнул.

— Я был вон там, — он махнул рукой, — у твоих коллег. Клейнод, кажется, фамилия того бригадира.

— Ну и как тебя приняли?

— Ну не то чтобы особенно приветливо. Нормально. «Давайте работайте, товарищ функционер, — сказали, — может, и пригодитесь».

— Смотри-ка! Ты нам в самом деле сейчас нужен, Франк, Ты ведь разбираешься во всех формулировках. Мы хотим бороться за звание бригады социалистического труда. Для этого надо принять обязательства. Было бы хорошо, если бы ты помог нам составить текст.

Погода в ту зиму стояла неустойчивая. Дули сильные ветры, порою превращавшиеся чуть ли не в ураганы, и хозяйничали безо всяких преград на плоской равнине, то заваливая все снегом, то сковывая морозом, то нещадно поливая дождем. Отвалы угля и известняка впитывали в себя воду, как губка, но, едва менялся ветер и становилось морозно, промерзали так, что грейферам приходилось буквально вгрызаться в них. Были привлечены взрывники, крестьяне из близлежащих деревень, которым рабочие комбината помогали летом во время уборки урожая. Да и на комбинате все, кроме тех, кто не мог покинуть рабочее место, киркой и лопатой разбивали смерзшийся кокс и известняк.

Бригада ремонтников работали днем и ночью. Клейнод со своими людьми следил за тем, чтобы функционировали хотя бы подъездные пути. В литейном цеху ураган снес чуть ли не половину крыши. Рухнувшие при этом деревянные балки повредили провода. Из-за нарушения электросети отключилась электрическая подвесная дорога, насосы; слесари-ремонтники уже не знали, куда кидаться, кто в них больше нуждается. Хёльсфарт и все члены его бригады вообще не уходили теперь домой, ночевали прямо в мастерских. Работали по шестнадцать, семнадцать, двадцать часов, иногда по три смены подряд.