Евстахий Рыльский - Станкевич. Возвращение

— Куда же мне ехать? — спросил Макс, понурившись.

— В Америку! — воскликнул Хаим.

— Слишком далеко.

— Поезжай куда-нибудь. В Англию, в Германию, в Вену, куда-нибудь, Макс.

Он выбрал Англию. Наугад.

Заказал билет в агентстве Кука. Через десять дней сошел с палубы гамбургского парохода «Норд Кроне» на причал лондонского порта. Поселился в гостинице на Олд-Бейли-стрит. Двумя неделями позже, когда он пересмотрел все то, что расхваливал путеводитель Бедекера, включая матч регби, и вернулся, пробродив несколько часов по туннелям людных и узких улочек Сити, разморенный духотой, которая заливает Лондон летом, отчего человек потеет и теряет силы, хотя не так жарко и солнце не светит, наконец с наслаждением плюхнулся в кресло посередине просторного холла, а светло-рыжий тощий бой любезно осведомился, но без той раздражающей приниженности, какая свойственна прислуге на континенте, не желает ли он содовой со льдом и небольшой дозой алкоголя, взгляд Макса остановился на цветном проспекте с надписью наискосок: «Корнуолл». Он раскрыл путеводитель. Просмотрел список гостиниц, фотографии крутых берегов, сходящих уступами к морю, полюбовался репродукцией картины — мельница над потоком, мальчик и девочка, взявшиеся за руки, и пес, который уставился на струю, падающую на лопасти колеса. Все в обрамлении деревьев. Казалось, даже повеяло свежестью и прохладой.

В тот же вечер он сообщил портье о своем отъезде. Тот порекомендовал ему Дартмут, откуда в хорошую погоду виден полуостров Контантен в Нормандии и где от недостатка развлечений страдать не придется.

— Но если желаете познакомиться с настоящим Корнуоллом, то советую ехать в сторону Камборна и Редрута или же в окрестности Падстоу, по направлению к Пару, — говорил он, воодушевясь, точно расхваливал свою собственную гостиницу, а не места, удаленные на двести миль, которые, может, никогда и не видел. — Купите, советую, рюкзак, соответствующую обувь и пересеките полуостров пешком, от Падстоу до Плимута или Сент-Остелла. Займет дня два-три, а впечатлений на всю жизнь.

Макс сунул портье полфунта и попросил позаботиться о провизии. Что-нибудь питательное и легкое на дорогу, чтоб не пользоваться станционными буфетами.

На следующий день он сел с ручной кладью в поезд, идущий на запад, и сошел в полдень в Эксетере, где мог пересесть в другой поезд и поехать в Дартмут или же подождать до ночи и отправиться в северный Корнуолл. Его привлекал этот Падстоу и пешее путешествие через полуостров, хотя пожилая супружеская чета, с которой он ехал в купе, убеждала его направиться в Дартмут, твердя, что Падстоу, а тем более Пар — глухая провинция, где вечно идет дождь, где подают чай со скисшим молоком, а местные жители похожи на толстых вульгарных валлийцев, которые, кто знает, может, похуже шотландцев. Он решил задержаться на сутки в Эксетере и на следующий день принять решение. Подвернулась и гостиница у вокзала — не лучшая, зато пустая.

Прогуляв два часа по городу, он вошел в паб под названием «Beauty of South» [17] Южная красавица (англ.) . , что было в явном противоречии с грязью и табачным смрадом, который въелся в плюшевые диванчики и дубовые панели высоких закопченных стен.

Макс был хорош собой. Францишек, его прадед, смахивал на гриб: никогда не блистал красотой, однако и в молодости, и позднее было в нем что-то от здорового, пахнущего лесом боровика. Яшка хорошо смотрелся среди волов и лошадей. Он сливался с песком и пылью далеких южных дорог — словацких, венгерских, балканских. Тело Яшки дышало зноем, свистом бичей, лошадьми, которых он сгонял в табуны, ночными кострами. Он и не притворялся человеком, в этом не было необходимости. Анджей сиял, как канделябр, усеянный свечами, бесстыдный в своей византийской красоте. Макс же отличался той красотой, какая раздражает пожилых женщин. Но дама, сидящая в пабе, недалеко от стены, была молода и, прежде чем Макс добрался до стойки, медленно и осторожно ставя ноги, как человек, вошедший с яркого солнца в полумрак, пока глаза не привыкнут к перемене освещения, оглядела его с головы до пят, он это заметил и повернул с гневом и досадой голову, что, несомненно, делало ему честь.

Макс уперся животом в стойку бара и заказал содовой, а потом, когда ее подали, темного пива. Он выпил воду, держа пивную кружку в руке, поискал глазами удобное место. Нашел его у дверей в соседний зал, там был кегельбан, но стояла тишина, поскольку игры не было. Пригубил пиво — оно было холодное, но слишком сладкое. Поставил кружку и глянул на девушку, которая, пока он был занят поисками места, наблюдала за ним, и об этом он знал. Макс смотрел на нее, как смотрит мужчина, понявший, что возбудил к себе интерес, и оттого в нем проснулась самоуверенность, способная, кстати, все испортить. Макс не был ловеласом и не отличался влюбчивостью, что, заметим мимоходом, друг с другом не связано. Он был как-то влюблен три недели в студентку из своего университета, привлекательную, но не слишком содержательную девушку. Вот и все, что касается чувств. Зато необходимый опыт, правда иного характера, он приобрел в борделях, куда стал наведываться позднее сверстников, зато регулярно, хоть и не слишком часто. Это предохранило его от половой распущенности и вместе с тем приобщило к проблемам, решение которых преподносит порой горькие пилюли молодым людям и — не дай Боже — немолодым уже мужьям, если не позаботиться вовремя о соответствующем образовании.

Макс не считал себя красавцем. Да он им и не был. Красавцем был его отец. Но Макс любил свое тело и следил за собой. Остерегался всего, что приносило вред, даже не садился в седло, хотя был создан для верховой езды. Когда еще мальчишкой он глотал книги Дюма, столь ярко описавшего красоту графа Монте-Кристо, когда читал о стройном Яне Скшетуском или о гиганте Кмитице и тут же гляделся в зеркало, где отражалась его невзрачная фигура, ему становилось обидно, что он никогда не будет таким, как они, и женщины при виде его не начнут падать в обморок, взволнованные, ошеломленные, предугадывающие наслаждение. С этим он смирился, что уберегло его от самонадеянности и спеси. В то же время нельзя сказать, чтоб он страдал по поводу своей внешности. Он был достаточно умен, чтобы осознать: в его облике нет ничего ущербного. Широкоплечий и тонконогий, он казался ниже среднего роста из-за особенностей своей фигуры. Голова массивная, зато правильной формы. Лицо круглое, но мужественное. Жестокий стальной блеск глаз смягчался легкой насмешливой улыбкой, блуждающей на чувственных, по-женски пухлых и алых губах. «Такие, чтоб целовать да целовать», — сказала ему проститутка в Гамбурге, когда искусно и с удовольствием делала то, что варшавские девицы делали неохотно и за дополнительное вознаграждение. Ни одна женщина ни разу не упала в обморок, завидев его, и никто не оглядывался на него в парке или на улице, но, когда он случался рядом, женщины чаще думали о его теле, чем о его душе, а это ни одного мужчину пока что не огорчило. Они часто рассматривали его руки, а протягивая свою — касалось это в основном замужних женщин, не барышень, — складывали ладонь наподобие теплой ямки, куда он всовывал свою широкую, смуглую, с длинными пальцами руку.