Евстахий Рыльский - Станкевич. Возвращение

— А как вас зовут?

— Почему вы спрашиваете об этом?

— Было бы разговаривать с руки.

— С руки! — воскликнула она. — Что за ужасное выражение!

— Возможно, — отозвался Макс. — Думаю, вы уже поняли, я не англичанин. Приехал из России, точнее, из Польши. Моя фамилия Рогойский. Приехал сюда туристом. Попал в этот паб случайно. И пиво не люблю, но меня мучила жажда. Не стану притворяться, будто вы не произвели на меня впечатление. Я одинок и богат. Довольно молод. У меня трудности с английским, особенно если я волнуюсь, вот как сейчас. Мне хотелось бы сопровождать вас в вашем путешествии, мне все равно, куда ехать, но не все равно — с кем. Говорю откровенно, чтобы избежать всех этих уловок, этого театра, когда люди постепенно осваиваются, — одним словом, всего того, что внушает мне отвращение и стесняет, кажется унизительным для каждого. Вы позволите, я к вам подсяду?

Девушка кивнула. Макс допил пиво и закурил. Затянувшись, произнес:

— Благословенный табак. Что бы я делал без него в такой ситуации? В той стране, откуда я родом, курить в обществе женщин считается бестактностью. А у вас?

Она не ответила, забавляясь и изумляясь его речам и по-прежнему смело глядя на Макса, без кокетства и жеманства.

— Я, вероятно, плохо изъясняюсь по-английски, — заметил он, помолчав. — Вы все понимаете?

— Понимаю, — отозвалась она, подумав, но размышляла она, судя по всему, не о лингвистике, а о чем-то таком, что было для нее важнее. — Акцент у вас действительно скверный. Кошмарный, говоря откровенно. Но меня это не шокирует, я и сама говорю не лучше. Я валлийка. Полагаю, что англичане, в особенности с востока, ужасно мучаются, разговаривая с вами.

— Пока я не предоставлял им такой возможности, — заметил Макс, гася в пепельнице окурок.

— Это просто великолепно! — воскликнула она с неподдельной радостью.

Звали ее Дженет Саксон, она была дочерью шахтера, ее отец попал на шахте в аварию и уже пятнадцать лет был на пенсии. Родственников у нее не было. Мать сбежала с каким-то ирландцем в Южную Америку. Дженет жила в Бьют-Уэллсе. Преподавала закон Божий и рисование в евангелической школе. Ей было девятнадцать. Она едет из Плимута, где у нее больная тетя, в Долджло, где живет ее подруга. Одинокая, ни с кем не помолвленная, ни с кем не связанная.

Они просидели в пабе до вечера. Макс рассказывал ей забавные истории о людях из своей страны, о том, как он провел в деревне целый год. По-видимому, говорил достаточно остроумно, потому что Дженет смеялась до упаду. Было уже совсем поздно, когда он спросил, не обидится ли она, если он предложит ей поселиться в той гостинице, где остановился он сам.

— Разумеется, — добавил он тут же, чтоб не нарваться на мгновенный отказ, ибо потом неведомо, что делать, — разумеется, мы закажем для вас отдельный номер, даже на другом этаже, если это возможно, но не затем, чтоб отдать дань приличиям, а затем, чтоб вы не думали, будто я совсем потерял голову. Ну так как? Согласны? Такая возможность у вас есть?

Девушка задумалась, что было вполне естественно, может, припомнила десять заповедей, может, наставления отца или предостережения соседок, а может, даже больную тетушку из Плимута, за которой она десять дней ухаживала, и в конце концов, не найдя ничего, что могло бы послужить препятствием, произнесла тихо, но уверенно:

— Я полагаю, да.

В Эксетере они проторчали почти неделю, совершая прогулки по нескольку миль в окрестностях города. Местность, по которой они бродили, противоречила мнению, что Британия — это страна фабрик, дыма, сажи и изнурительного труда. Здесь, в дымке влажного зноя, жизнь шла размеренно, но со смыслом, люди, казалось, не слишком поглощены делами, всюду было полно безмятежных бродяг и обаятельных дуралеев, рассказывавших нелепые истории без начала и конца. Кругом стояли стеной зеленые деревья, а если пробивались иные тона, то это были цветы: полевые, придорожные и садовые, взбирающиеся по каменным стенам сельских домиков и усадеб. Попадались и великолепные дворцы, обнесенные чугунными оградами, с садами, где длинные, покрытые крупным гравием аллеи начинались сразу от распахнутых настежь ворот. Поселки утопали в каштанах и дубах.

Дженет каждый вечер зарекалась, что завтра непременно отправится в Долджло, но, когда наступало завтра, Макс находил сто предлогов отсрочить отъезд до следующего дня, и так продолжалось в течение недели, а потом Дженет отправила подруге телеграмму, что состояние тетки ухудшилось, и они отправились в Дартмут. Погода была восхитительная, море спокойное, городок красив. Они поселились в двух соседних пансионатах метрах в трехстах от пляжа. Поведение Дженет не давало пищи для сомнений, хотя вначале Макс часто задумывался, не потаскуха ли она, умеющая произвести благоприятное впечатление. На четвертый день знакомства, еще в Эксетере, когда они, пробродив весь день по округе, сидели в номере и беседовали о различиях между евангелическими и англиканской церквами, Макс поцеловал ее в губы впервые, она ответила таким поцелуем, который говорил, что она и прежде целовалась с мужчинами, и тотчас ему отдалась. Когда он проник в ее плоть, она закричала, но сразу же, испуганная, в полуобморочном состоянии, стала перед ним извиняться, и Макс уже не сомневался, что она была девственницей. Однако в постели была какая-то безжизненная и тогда, когда это произошло впервые, и потом. Никогда ему еще не случалось иметь дело с такой вялой женщиной, и это его удивило. До нее он встречался исключительно с проститутками, ему и в голову не приходило, что существуют женщины, которые не могут дать наслаждение, какое дают те, кому за это платят. Да, никогда еще он не обладал такой безжизненной и такой красивой, хотя в хороших публичных домах, куда он хаживал, внешность девушек при подборе учитывалась. Впрочем, тело Дженет давало ему эстетическое удовлетворение, и этого было вполне достаточно. Он больше жаждал красоты, чем наслаждения, хотя пребывал в том возрасте, когда красота реализуется чаще в обладании, чем в созерцании. Макс относился к тем натурам, которые ради красоты готовы на жертвы. Быть может, на все. Красота была для него категорией объективной и воспринималась в пропорциях и гармонии. Красивая картина, лошадь, пейзаж, человек, дом — это было одно и то же. Дженет стала близка ему, потому что гармония ее тела была безупречна. И потому факт, что она не оказалась потаскухой, не обрадовал Макса в той мере, в какой обрадовал бы каждого иного мужчину на его месте.

Дженет Саксон не коснулось познание, но она не была наивна. Скорее, умна и впечатлительна. Весьма начитанна и, пожалуй, образованна. Она знала французский лучше, чем он английский, и постепенно они стали говорить чаще по-французски. В ней не было ребяческого энтузиазма и некритического восхищения миром, и потому она не могла наскучить. Не казалась она и очень религиозной. Отличалась тактом и добротой, чертами столь характерными для жителей английской провинции.