Андраш Беркеши - Друзья

— Слетелись, как мухи на мед, — недовольно бурчал Земак.

— Уж не ревнуешь ли ты, Бела? — улыбаясь спросил Миклош.

— Черт знает! — ответил молодой человек. — Может, и ревную. — Он налил в бокалы вина. Оба выпили. — Понимаете, шеф, Анико — совершенно беззащитна. Того и гляди угодит в чьи-то сети.

— Что значит «беззащитна»? — спросил Зала, отыскивая взглядом Анико среди танцующих.

— Она воспитывалась в детском доме. Родителей не знала. У нее никого нет, и, по моему разумению, в людях она мало разбирается. В детском доме их не готовят к жизни. Растут они там в замкнутом пространстве, за семью запорами. А затем в один прекрасный день выпадают из этого гнездышка, не успев опериться. У фабрики есть договоренность с детским домом: многие девушки оттуда приходят к нам, как становятся совершеннолетними. Заканчивают шестимесячные курсы, получают специальность и становятся сами себе хозяйками. У них появляются деньги, которые надо тратить с умом, а их этому никто не учил. Общежития у нас нет, поэтому они вынуждены снимать комнаты. Лично я не приветствую подобные дела. Ведь черт знает, в какое окружение они там попадают, с кем якшаются, кто их учит жизни.

— Анико тоже снимает комнату? — спросил Миклош.

— Да. У вдовы Баллы. Уже третий год.

— Я думаю, там она в хорошем месте. Тетя Ирма — женщина строгих правил.

— Что верно, то верно. Мужчин она в дом не пускает, даже мне не позволяет заходить, хотя знает, что я к Анико с самыми серьезными намерениями…

— А это действительно так?

— А что, разве плохая девушка? — вскинулся Земак. — Красивая и очень добрая. Только иногда ей как будто вожжа под хвост попадает. В такие минуты с ней просто сладу нет. Посылает меня к чертовой бабушке и во всякие другие места. Ну, да ничего, приноровлюсь. Мне бы хотелось, чтоб она сдала на аттестат. У нее чертовски светлая голова. Но покамест она и слышать об этом не хочет.

Миклош взглянул на танцующую девушку и с горечью промолвил:

— Чувствую, ненавидит она меня всем сердцем. Интересно бы знать, почему.

Земак ответил не сразу.

— Я думаю, что тетя Ирма вбила ей в голову всякие глупости. Да еще женщины на фабрике. Но вы не беспокойтесь, шеф. Я проведу с ней воспитательную работу.

— Это лишнее, — сказал Миклош. Он заметил сидящую за одним из столиков Юлию и, извинившись перед Земаком, подошел к ней: — Здравствуйте, Юлия. Вы разрешите?

Юлия улыбнулась.

— Присаживайтесь, Миклош.

— Вы не танцуете? — спросил он, садясь.

— Стара я уже для танцев. — Юлия с улыбкой и любопытством взглянула на него. — Миклош, а вы действительно меня не узнали?

— Нет конечно. Сколько лет прошло. И потом, вы так похорошели…

Юлия перебила его:

— Перестаньте, Миклош. Я выросла, постарела. Только и всего.

— Вы меня неправильно поняли, Юлия. Это вовсе не комплимент потенциального ухажера, а простая констатация факта. Как поживает ваша матушка?

— Спасибо, понемногу. Ей ведь уже под шестьдесят. Самое страшное, что она до сих пор не может пережить смерть отца. Они очень любили друг друга, жили душа в душу. А мать — женщина религиозная и свято верит в загробный мир, где они с отцом встретятся. Поэтому жаждет смерти, сознательно готовится к ней. Жизнь ее уже не интересует. Я в общем-то тоже религиозна на свой лад, но никогда не оторвусь от повседневной действительности. Наверно, потому, что я иногда восстаю против бога и ловлю себя на том, что теряю веру. Скажите, а как вы себя здесь чувствуете?

Миклош помедлил с ответом.

— Да как вам сказать. Пока работаю — хорошо. Работа меня увлекает. А как только выхожу за ворота, чувствую себя отверженным.

Юлия смотрела куда-то вдаль.

— Не знаю, — медленно вымолвила она, — правильно ли вы сделали, что вернулись. У многих тут слишком предвзятое мнение о вас. Я, правда, его не разделяю. Помню, отец и перед смертью говорил: «Миклош Зала — порядочный человек». А я привыкла верить отцу.

— Спасибо, Юлия, — отозвался Миклош. — Приятно слышать. Значит, у меня уже два сторонника.

— Кто же второй? — полюбопытствовала Юлия.

— Бела Земак. Замечательный парень.

Юлия выпила глоток пива.

— Я думаю, — медленно проговорила она, — что у вас не два сторонника, а гораздо больше. Только не у каждого хватает духу признаться.

— А что вы думаете об Имре?

— Человек, достойный всяческого уважения. Меня поражает то, что он делает на фабрике. Фантастическая работоспособность, помноженная на веру в успех. Я только одного опасаюсь.

— Чего же?

— Он очень доверчив и наивен. Боюсь, как бы его не втянули в какую-нибудь грязную историю. Знаете, Миклош, здесь, в уезде, все связаны друг с другом невидимыми нитями. Здесь свои законы. Либо ты им подчиняешься и ведешь игру, которую от тебя требуют, либо…

— …бросаешь школу и идешь в секретари, — закончил за нее Миклош.

Юлия кивнула:

— Вот именно. А ведь я любила свою профессию. Наверно, надо было добиваться справедливости. И я уже почти решилась, а потом поняла: в одиночку это дело безнадежное. В общем, сдалась. Не смогла постоять за себя. Отца уже не было в живых, моего жениха — тоже. Некому было поддержать меня, придать сил. И я смирилась с судьбой.

— Еще выпьете? — спросил Миклош, берясь за бутылку.

Юлия прикрыла ладонью стакан:

— Спасибо, достаточно.

— Юлия, можно задать вам один вопрос? Если он вам не понравится, не отвечайте.

Женщина подняла на него взгляд:

— Я слушаю.

— Мне известно, что ваш жених погиб десять лет назад.

— Да, верно. Он был военным пилотом. Летал на истребителе-перехватчике. На высоте десять тысяч метров что-то случилось с двигателем. Ему приказали катапультироваться, а он попытался посадить машину. Не удалось. Замечательный был человек. И настоящий мужчина.

— И вы после этого решили не выходить замуж?

— Почему? Сейчас вышла бы, если б полюбила кого-нибудь так же, как любила его.

— Понимаю, — сказал Миклош. — Но все же это как-то противоестественно. Чтобы такая привлекательная женщина тридцати двух лет похоронила себя заживо! Человек рождается для счастья. А в понятие «счастье» входит и любовь.

Юлия мягко улыбнулась.

— Я знаю, куда вы клоните. Вам интересно, есть ли у меня любовник, не так ли? Я хоть и дочь священника, но отнюдь не святоша. Однако такая уж у меня натура, что я не могу спать с тем, кого не люблю. Просто не получается. Я пыталась. Поначалу все вроде идет нормально, а в самый последний момент наступает какая-то апатия, и я замыкаюсь.

Оркестр уже закончил свою программу. Мужчины сдвинули столы и пели венгерские народные песни. И веселые, и грустные.

— Вот такие дела, Миклош, — сказала Юлия и задумчиво добавила: — Даже не знаю, чего это я так разоткровенничалась.