Андраш Беркеши - Друзья

Ирма медленно перевела взгляд на мальчика.

— Ну, как дела с уроками? — голос ее теперь звучал дружелюбно.

Имре дотронулся до распухшей нижней губы.

— Историю надо бы подучить.

— А что вы по истории проходите?

— Обретение родины [4] Имеется в виду 896 год, когда предки нынешних венгров поселились в бассейне Дуная и на отрогах Карпат. .

Женщина молча кивнула. Разговор не клеился.

— Не сердись на меня, — тихо проговорила она. — Я чересчур разнервничалась. Ты очень на меня обиделся? — Ее смущал пронзительный взгляд мальчика.

— Мама меня ни разу не била, — заметил Имре. — И отец тоже. Никогда.

Ирма скривилась, будто проглотила что-то невкусное.

— Будешь слушаться, никто тебя не тронет. Понял? У нас здесь каждый занят своим делом. И я в том числе. Я с трех часов утра на ногах. Твоя же основная обязанность — учиться и хорошо себя вести. Я хочу, чтобы ты стал порядочным человеком. Трудолюбивым и дисциплинированным. Скажи, что мне остается делать, если ты своевольничаешь и шляешься бог знает где? Как бы ты поступил на моем месте?

Некоторое время Имре молчал, а потом выпалил:

— Не надо меня бить. Если вы еще раз… — мальчик не решался закончить фразу.

— Ну, что же ты замолчал, продолжай. Что случится, если я тебя еще раз накажу? Слушаю. Что ты задумал?

— Я ваш дом подожгу, ей-богу, подожгу и хлев, и конюшню, и все остальное.

С лица женщины исчезла насмешливая улыбка.

— Ты не отдаешь себе отчета в том, что ты мелешь.

— Нет, отдаю. Я к вам не хотел приезжать, меня насильно привезли. А родители меня никогда не били.

— Ну, ладно, мы об этом еще поговорим. Ты знаешь, где корчма дядюшки Йожефа?

— Знаю, рядом с аптекой.

— Сбегай туда и скажи дяде Жиге, чтобы он шел домой. Я, мол, его зову.

— Хорошо, — сказал Имре, — сейчас иду.

Женщина и мальчик стояли на крыльце, когда Жига Балла вошел во двор. Он не был сильно пьян, не качался, но жена сразу поняла, что выпил он достаточно. От алкоголя Балла становился добродушным. Некоторых алкоголь ожесточал, а на этого, обладающего бычьей силой, работящего человека нагонял меланхолию. Напившись, Жига Балла чувствовал себя несчастным и одиноким. В такие минуты он обычно забивался в самый угол корчмы и тихо пел печальные песни. У него был теплый, приятный баритон. Жига никогда никого не обижал, но и его в таких случаях трогать не рекомендовалось. Когда он только переселился в Бодайк, к нему пару раз пытались приставать. Был случай, когда некий Пал Шметтер, здоровенный пьяный детина, слывший буяном и задирой, уселся за столик Жиги и принялся его оскорблять. Балла только тихо произнес: «Оставь меня, приятель, в покое. Проваливай отсюда, а то я за себя не ручаюсь». Шметтер заржал, загоготали и остальные. Задира подвинул к себе стакан Жиги с остатками вина, влил в него свое пиво, посолил и поперчил. «Сейчас ты это выпьешь за мое здоровье, ясно? И еще скажешь при этом: «Прозит [5] Про́зит! — Ваше здоровье! (Лат.) , господин Шметтер». — С этими словами он поднес стакан ко рту Жиги. — Давай, пей, а то придется тебе помочь». Жига печально посмотрел на своего обидчика. «Напрасно ты это затеял, Пал Шметтер. Напрасно», — спокойно заметил Жига Балла, схватил парня за запястье и начал сжимать изо всех сил, выворачивая ему руку. Палу Шметтеру показалось, будто рука его угодила в железные тиски, которые все круче завинчивают. Того и гляди захрустят кости. Пальцы, державшие стакан, онемели и непроизвольно разжались. Стакан грохнулся об стол и разбился. А Балла все сильнее выворачивал руку. Здоровенный детина беспомощно задергался. Страшная боль пронзила плечо, он побледнел, на лбу выступил пот, ноги подкосились, а рука, сжатая тисками, поднималась все выше. Парень весь изогнулся, у него даже желудок свело. Он сначала завизжал, а потом захрипел от боли. И тогда Жига Балла могучей десницей схватил его за вельветовые брюки, поднял девяностокилограммовую тушу в воздух и неторопливо направился к двери. Кто-то услужливо распахнул ее, и Балла выкинул наглеца прямо в придорожную грязь.

— Весьма сожалею… — грустно промолвил он, затем вернулся к своему столику, заказал еще вина, махнул цыганам и сочным голосом затянул: — «Была у меня матушка…»

Жига Балла остановился на ступенях крыльца и уныло уставился на Ирму и мальчика.

— Так вы оба здесь… — сказал он.

— Я собиралась послать Имре за тобой.

— За мной? Для чего? Я всегда вовремя домой возвращаюсь.

— Вижу, — спокойно ответила женщина. — Значит, можно идти ужинать. — И тут же громко крикнула: — Бори, Боришка!

На ее зов из кухни выбежала красивая шестнадцатилетняя девушка:

— Слушаю, госпожа.

— Можешь подавать.

Суп-рагу они съели молча, стараясь не глядеть друг на друга. Никто не решался начать разговор. Боришка убрала суповые тарелки и водрузила на середину стола блюдо, на котором красовался паприкаш из цыпленка [6] Па́прикаш из цыпленка — венгерское национальное блюдо. Паприкаш — перец (венг.) . . Ирма положила кусок мужу, потом мальчику и только после этого — себе. Жига Балла разлил по бокалам вино.

— Любишь паприкаш? — спросил он у племянника.

— Ага, — ответил Имре. — Только мы его редко ели.

— Ну, кушай на здоровье.

Паприкаш они ели не торопясь, с аппетитом.

— И где же ты был, сынок, все это время?

— У своего друга Миклоша Залы, — честно признался Имре.

— У Залы? — Жига Балла заметно помрачнел. Он посмотрел на жену, затем на мальчика. — И наверно, получил от тетки по заслугам? — спросил он, приложившись к бокалу с вином.

Ирма взглянула прямо в глаза мальчику.

— Ничего я не получил, — пробормотал Имре.

— Твое счастье, что меня дома не было. Тебе крепко повезло.

Ирма перевела взгляд на мужа:

— Он сказал неправду. Я ему устроила взбучку. Расскажи дяде. У него даже кровь пошла из носа.

Имре повернулся к ней:

— Кровь-то шла, потому что я упал.

— Не ври. Нечего меня выгораживать. Я тебя избила — и весь сказ. Потому что ты меня вывел из терпения. А после пришла и извинилась. А ты мне сказал, что родители тебя ни разу пальцем не тронули. И что если я еще раз подниму на тебя руку, ты спалишь дом, конюшню, коровник, хлев. Правда? Было такое?

Мальчик ничего не ответил.

— Ну ладно, оставим это, — бросил Жига задумчиво. Он внимательно посмотрел на паренька. — Поблагодари за ужин и отправляйся спать.

— Спасибо. Спокойной ночи.

Мальчик был уже на пороге, когда дядя вдруг окликнул его:

— Обожди-ка, Имре. Тот обернулся.

— В четырнадцать лет твоя мать пошла в услужение к барону Венкхейму. А управляющим там был некий Куншаги. Так он однажды ее избил. Она вся в слезах прибежала ко мне жаловаться. И сказала: «Если Куншаги или кто другой еще раз на меня замахнется, я всю усадьбу спалю». И я ее понял. Нас родители тоже никогда не били. Они воспитывали нас добрым словом и лаской. Помню, я тогда ответил твоей матери, что я ее понимаю, но если поджечь усадьбу, погибнут ни в чем не повинные животные, а может, даже и люди, которые, кстати, к ней неплохо относились, а с Куншаги — как с гуся вода. Ему еще и страховку заплатят. А она в беду попадет.