Андраш Беркеши - Друзья

— Ты не говорила с ним? Не видела его?

— Нет. О господи, неужели нас посадят?

— Спокойно, детка! Если будешь слушать меня, ничего не случится. — Он бросил взгляд на катушки, наматывающие пряжу. — В общем, так. Кто бы ни спросил, отвечай, что в кочегарку ты вечером не ходила, со мной не встречалась и никакого мешка в глаза не видела. Ясно?

— Да, — прошептала девушка.

— Встречались мы дома около семи часов вечера. Запомни. — Он задумался. — Я только одного в толк не возьму.

— Чего, дядя Пали?

— Где ты разговаривала с Белой? Здесь?

— Да нет. Он прибежал ко мне, когда я собиралась на фабрику. В девятом часу. Тети Ирмы не было дома. Я сразу позвонила Иренке.

— Прямо при нем?

— Что вы, дядя Пали, я еще не совсем сдурела. Он хотел меня проводить на фабрику, но я его послала подальше. В общем, разругались мы. У меня просто душа в пятки ушла от того, что он рассказал.

— Ну, перестань, детка, успокойся. Главное, не говори ничего лишнего — и все будет нормально.

— Кому мне говорить? — отозвалась девушка. — Черт бы побрал эту проклятую фабрику! Век бы ее не видеть!

— Не теряй голову, детка. Ничего страшного. — Зоннтаг похлопал ее по плечу и отправился в кочегарку.

Фери Палко усердно трудился, подкладывая в топку жирный лигнит [29] Лигни́т — разновидность бурого угля. .

— Иди отдыхай, — сказал ему Зоннтаг. — Можешь до шести поспать. А в шесть я тебя разбужу. Мне надо будет пораньше уйти.

Фери вытер вспотевший лоб.

— Что-нибудь случилось, дядя Пали?

— Ничего особенного. Просто мне надо кое-куда зайти утром. — Он отхлебнул из эмалированной кружки, закурил сигарету. — Представляешь, здесь был Зала.

— Когда?

— Недавно. Когда ты уходил.

— А что ему тут надо было?

— Устал я, — вздохнул Зоннтаг и, помолчав немного, добавил: — Этот негодяй ударил меня.

— Зала? Вас? — Фери тупо уставился на старика. Это не укладывалось у него в голове. Разве инженерам дано право бить рабочих? Он сел, часто-часто моргая. — Ничего не понимаю. За что он вас ударил?

Зоннтаг задумался, прикидывая вариант поправдоподобнее.

— За что? Видишь ли, как получилось. Он принес полный мешок пряжи и велел все это сжечь. Я отказался. Он сам попытался открыть топку, но я ему не позволил. Тогда он меня как толкнет в грудь — я чуть не упал.

— И что, сжег он этот мешок?

— Как бы не так, — ответил Зоннтаг. — Я начал кричать. Ну, он и убежал, испугался. И мешок с собой прихватил. Поэтому мне нужно сегодня пораньше уйти. Хочу принять кое-какие меры.

— Конечно, идите, — сказал Фери, и на его пухлом лице появилось сочувственное выражение.

Он пошел спать, и старик остался один. Проверил приборы, записал данные в журнал, потом налил полную кружку и залпом выпил. Он и раньше не был трезвенником, но особенно пристрастился к спиртному, когда вышел из тюрьмы. К счастью, он успел до ареста передать оставшиеся ценности Ирме, чтобы она их спрятала. Конечно, и замок и землю отобрали, и они с сыном Казмером поселились в пустовавшем доме на улице Полтенберга.

Вино ударило в голову, и старика клонило ко сну. Он откинулся на спинку стула. Воспоминания о прошлом причиняли ему невыносимую боль. Он часто задавался вопросом: а был ли он когда-нибудь счастлив? И каждый раз отвечал себе: конечно, был, несмотря на все невзгоды. Само небо свело его с Ирмой, и это счастье продолжалось долгие годы. Правда, в последнее время, когда он стал злоупотреблять спиртным, Ирма сильно изменилась, в ее характере возобладали дурные черты: властность, мстительность, желчность. Она знает, что Зоннтаг по-прежнему любит ее, и, пользуясь этим, вынуждает его совершать поступки, противоречащие убеждениям и моральным принципам старика. Ведь что ни говори, а в молодости у него был твердый характер и он умел отвечать за свои действия. Боже праведный, до чего он дошел, в кого превратился! То, что он вытворяет, отвратительно. Ну, а как же быть? У него нет выбора… Старик закрыл глаза и задремал.

Около шести он проверил давление и температуру воды в котлах. Все было в порядке. Потом разбудил Фери, помылся, переоделся и вышел на улицу. Еще не было семи, когда он нажал кнопку звонка у ворот дома Ауэрбахов.

«Опель-рекорд» стоял во дворе, прямо под окнами. «Видать, утомились вчера, — подумал старик, — если даже не поставили машину в гараж». Ждать пришлось долго. Наконец открылась входная дверь, и во двор вышла Ирен. Выглядела она заспанной и несколько раз зевнула, пока дошла до ворот. Голубой стеганый халат был накинут прямо поверх ночной рубашки.

— Что случилось, старина? — спросила она, зевая и с трудом поворачивая ключ в замке. — Чего вам не спится? — Она понимала, что говорит глупости, ведь старик идет с ночной смены, но надо было показать ему, что она абсолютно спокойна.

— Здравствуй, Иренка, — смиренно произнес Зоннтаг, ненавидя самого себя за этот подобострастный тон. — Не сердись за такое раннее вторжение. Поверь, это вызвано крайней необходимостью.

Ирен впустила его, закрыла ворота и пошла к дому. Зоннтаг семенил за ней.

— Я вчера вечером разговаривала с Анико, — бросила она через плечо.

— Знаю, — сказал Зоннтаг. — Но речь не об этом. Произошла большая неприятность.

Они вошли в прихожую. Ирен показала в сторону гостиной и приложила к губам палец:

— Тише! Шандор еще спит. Мы очень поздно вернулись. — В гостиной они сели в кресла, Ирен раскрыла и протянула Зоннтагу серебряный портсигар. Оба закурили. — Ну, так что за неприятность?

Женщина внимательно слушала рассказ Зоннтага. Глядя на старика, она пыталась разглядеть в нем черты того молодого гусара, которого тетя Ирма любила так же страстно и самозабвенно, как Ирен любит сейчас Шандора. Раньше она и мысли не допускала, что сможет кого-нибудь полюбить всем сердцем. Да, ради Шандора она готова на все, даже на подлость. В конце концов, в борьбе против такого человека, как Зала, любые средства хороши. Да и Имре Давид не заслуживает снисхождения, если он защищает Залу. Ей вспомнилось, как два года назад они сидели зимним вечером у тети Ирмы. Был там и Ференц Давид, главный редактор областной газеты, которого в пятьдесят шестом арестовали по приказу Дудаша [30] Ду́даш — руководитель одного из небольших контрреволюционных формирований студенческой молодежи в 1956 году. , а затем приговорили к смертной казни. Ирен с интересом смотрела на этого симпатичного, выдержанного человека, и в какой-то миг у нее промелькнула мысль, что с ним она, пожалуй, могла бы изменить мужу. Ей сразу бросилось в глаза, с какой нежностью относится к Ференцу тетя Ирма. А тот, в свою очередь, защищал брата от ее нападок. Надо, мол, разобраться, почему Имре стал таким. Здесь сыграли роль два обстоятельства. Во-первых, необузданная натура дяди Жиги, который не одобрял воспитательных методов тети Ирмы и как-то исподволь настроил против нее чувствительную душу ребенка. Во-вторых, Имре с детства попал под влияние Залы и его семьи. Брата всегда привлекала романтика, но при этом он не мог отличить романтику от авантюризма. А в той линии, что проводили в подпольной работе Миклош Зала и Аттила Чонгради, было больше от авантюризма, чем от продуманной политики классовой борьбы, которую провозглашала партия. Известно, что Аттила Чонгради, живя в Риме, не порывает с коммунистическим движением. Но что же это за коммунист, который участие советских войск в подавлении мятежа пятьдесят шестого года называет агрессией и осуждает? Короче говоря, Имре находится под сильным воздействием Миклоша Залы, человека, надо признать, умного и изворотливого, прошедшего огонь, воду и медные трубы. Необходимо вбить клин между ними, чтобы спасти Имре.