Дитер Нолль - Киппенберг

Кортнер опередил меня, распахнул передо мной, перед младшим, дверь и, приотстав на полшага, пошел следом по коридору. Я не обращал на него внимания. Но в вестибюле он задержал меня, мягко положив руку мне на плечо:

— Я искал тебя, Киппенберг… Знаю, знаю, у тебя нет времени. Но я только вчера вечером наконец внимательно просмотрел все материалы, проект заключения, результаты экспериментов. У меня возникли кое-какие вопросы. Не волнуйся, ничего существенного.

— Тогда обговори это, пожалуйста, с коллегой Дитрих, — бросил я.

— Разумеется, — согласился Кортнер.

— А сейчас извини меня, пожалуйста. — Я с трудом сдерживал нетерпение.

— Тебя что-то заботит? — спросил Кортнер. — Какие-то проблемы? Может, я могу чем-нибудь помочь?

Я посмотрел сверху на его треугольную физиономию. Чего ему надо, почему задает такие идиотские вопросы? В его взгляде было сплошное дружелюбие, на остром лице только готовность помочь и преданность. Это был тот прежний Кортнер, которого я достаточно узнал за эти годы и научился терпеть, поэтому ответ мой прозвучал резко:

— Ты меня извини, я спешу!

— Пожалуйста, пожалуйста, не буду тебя задерживать! — закивал Кортнер.

Я направился в старое здание. Уже ступив на лестницу, ведущую в подвальное помещение, я обернулся. Кортнер в своем белом халате все еще стоял в вестибюле, и, наверное, издалека мне просто почудилось — в углах его рта была та самая знакомая усмешка. Если бы я знал, что этот человек только и ждет моего отъезда, чтобы сплести свою интригу, что в мое отсутствие ему удастся переубедить шефа! Но я сразу забыл о нем, едва переступил порог мастерской Трешке.

Потому что испугался. Я уже бывал в этом подвале, однако по-настоящему разглядел его впервые. Я увидел это помещение другими глазами: ужасно тесное, в нем не хватало ни света, ни воздуха, а неоновая лампа показалась мне просто издевательством, как и вентилятор, безуспешно сражавшийся с громадными трубами отопления. Как мы могли допустить, чтобы Трешке здесь работал. И мне стало не по себе, потому что я вспомнил, как был возмущен несколько лет назад, когда обнаружил доктора Харру в такой же вот дыре. До сегодняшнего дня я не задумывался над тем, в каких условиях трудится Трешке. А теперь я наконец по-настоящему разглядел эту забитую станками конуру. Токарный, опиловочный, сверлильный со шлифовальным кругом, фрезерный, рычажный и листосгибочный прессы, верстак, на котором тиски и кузнечная плита, почти не оставляли свободного места; и повсюду, за и под станками, во всех углах связки с круглыми и шестигранными прутками, листы стали, латуни, меди, тут стоять и то было негде, к шкафу не подойти, между ящиками с отливками и заготовками еле помещалась одна трехногая табуретка — таким было царство Трешке, его мастерская, одновременно склад, раздевалка и столовая.

А ведь когда мы составляли план нового здания, я подумал о каждом программисте, о каждой лаборантке, а вот про Трешке и его мастерскую не вспомнил.

Юнгман, слава богу, был тут, в подвале, это сэкономило мне время и отвлекло меня. Я забрал эскизы, которые он довольно аккуратно нанес на кальку, и подшил скоросшивателем. Как я выяснил, Трешке после тщательного изучения одобрил их. Ведь в понедельник уже не должно быть никаких вопросов! Мы с Юнгманом обсудили еще кое-какие детали, касающиеся конструкции экспериментальной установки в отделе химии, после чего он оставил нас с Трешке наедине.

Трешке завтракал. Он собрался было уступить мне свою табуретку, но я отказался и прислонился к верстаку.

— Осторожнее! — предупредил он. — Костюм испачкаете!

— Ничего, мир не рухнет, — ответил я. Собственно говоря, я и сам не знал, почему не уходил. — Да, действительно, когда видишь, что тут делается… у вас есть все основания жаловаться.

— А кто жалуется, — ответил Трешке. — Я, что ли? Варить только приходится во дворе, а так у меня все тут под рукой.

Я внимательно смотрел на этого тщедушного человека с большой головой, которая словно болталась на тонкой шее. Теперь я понял, почему тут задержался: просто хотел услышать новые предсказания. Правда, я обращался к оракулу совсем недавно, в минувшее воскресенье. До сих пор я пользовался таинственным даром Трешке знать все, что происходит в институте, не чаще двух-трех раз в год. Но так как самое худшее, на что можно было нарваться, — это суровое молчание, я все же рискнул:

— Ну, а что нового слышно у нас в институте?

Трешке дожевал, отхлебнул глоток из термоса и устремил на меня свои бесцветные глаза. Мне вдруг показалось, что на его лице мелькнуло некое подобие улыбки.

— Вахтер, — произнес он, растягивая слова, — еще получит от Боскова. А Анни, — Трешке покачал головой, — нужно бы за мужика замуж выйти, а не за институт. — Он снова откусил свой бутерброд. — Но вам-то что, вы ведь выше всего этого!

Это было на самом деле так. Нескончаемые институтские сплетни интересовали меня только в тех случаях, когда грозили отравить рабочую атмосферу или испортить жизнь кому-нибудь из сотрудников. Но сейчас, похоже, сплетничали обо мне, и обычное равнодушие сменилось легким беспокойством, ведь теперь в моей жизни существовал эксклав, некая резервация… Но я остался верен своему принципу и не выказал никакого интереса к его словам.

— А еще, — продолжал Трешке, — я обратил бы внимание на подружку Вильде.

Я понятия не имел, что собой представляла подружка Вильде. И, боясь проявить излишнюю заинтересованность, осторожно спросил:

— Но мне надо хотя бы приблизительно…

Трешке с мрачным видом перебил:

— Ничего плохого ни о ком говорить не хочу! — И прежде, чем приняться за работу, нехотя добавил: — А в том, что она слишком наивна, плохого ничего нет, верно?

Опять эти классические изречения оракула, понять смысл которых я не мог. Но большего из Трешке вытянуть было нельзя. Я собрался уходить.

— Еще один вопрос, — сказал я, уже направляясь к дверям. — Вы что-нибудь знаете о ящиках с приборами, которые стоят тут в подвале?

Трешке ткнул большим пальцем через плечо:

— Туда, где раньше электронный микроскоп был, они меня не пускают. — И махнул рукой на прощанье.

Я перешагивал через две ступеньки. Мы договорились с Босковом о встрече. Я почти опаздывал и забежал в свой кабинет только позвонить ему, что сейчас приду. Как обычно, он встретил меня у раскрытых дверей в коридоре.

Мы уточнили последние детали поездки в Тюрингию.

— К серьезному сотрудничеству, — сказал я, — тут у меня нет никаких иллюзий, нам дядюшку Папста вряд ли удастся склонить.

— Ну… Придется, значит, вашему толстому Боскову опять побегать! — вздохнул он. — Как бы только время выкроить! — Он принялся листать сначала календарь, потом список телефонов, при этом у него пугающе перехватило дыхание. — Ладно… Все-таки это предприятие, с которым мы не испортили отношений, несмотря на Кортнера. Ведь Кортнер если на что-нибудь соглашается, то только затем, чтобы у людей навсегда потом пропала охота иметь с нами дело. — К нему вернулось дыхание. — Это все такие дела!.. Ладно. В понедельник я этим займусь.