Дитер Нолль - Киппенберг

Кортнер идет к шефу. Утреннее происшествие тоже ему на руку: теперь у него еще один козырь. Сыграет он ловко. Не будет сразу раскрывать карты. Ланквиц вовсе не должен знать, кто ведет игру, пусть думает, будто сам всем управляет. На самом же деле управляют им: в среду Киппенберг, а сегодня очередь его, Кортнера.

Кортнер чувствует, что сейчас вполне может помериться силами с Киппенбергом. Киппенберг в среду обошелся со стариком довольно глупо, слишком круто взял его в оборот, нарушив правила игры. Это Ланквица здорово напугало. А Кортнеру испуг шефа кстати, потому что он хочет ловко и осторожно направить Ланквица в нужную или, вернее, удержать от поворота в ненужную сторону. Кортнер знает, что ему не хватает так называемого конструктивного мышления, но, если б оно было у каждого, чего бы оно стоило. Не всем же быть, как Босков, который непременно чего-то хочет. Самое главное, знать, чего ты не хочешь.

Если ты всю свою жизнь был посредственностью, пожалуй, даже ниже среднего уровня, во всяком случае, никогда не считался способным, не блистал в школе, в институте плелся в хвосте, но если у тебя есть нюх, ты очень скоро начинаешь понимать, что можешь все-таки многого добиться. Даже большего, чем некоторые первые ученики. Ведь отнюдь не каждый главврач способнее своих ординаторов. Кортнер знал многих вечных ассистентов, которые были гораздо талантливее своих профессоров. Но толку от этого было мало, поскольку из так называемых способностей шубу не сошьешь. Нужно принадлежать к клану, иметь протекцию — это главное! Или обладать некими качествами.

Например, быть кому-то нужным. Кортнер устраивает Ланквица потому, что удобен, ничего не хочет менять, принимает обстоятельства так, как они есть. И еще потому, что всегда умеет сказать те слова, которые хотел бы услышать шеф.

Ну что ж, он не самый способный… Да и зачем это ему? Если не можешь обогнать соперника, дай ему подножку и к финишу все-таки придешь первым. В студенческие годы, когда на последнем семестре началась борьба за места в Берлине, Кортнер ни секунды не пытался всерьез заполучить вожделенное место у Ланквица. Но он позаботился о том, чтобы и никто другой его не получил. Было три или четыре претендента, все способнее его. Но он подготовился заранее — и очень много узнал о своих соперниках, а ведь это самое главное: знать о людях их подноготную! И свои знания выложил старику. Один был членом партии и чересчур интересовался политикой, что было Ланквицу не по вкусу. Второй, случалось, выпивал лишнюю рюмку и потому не вызывал уважения. Третий питал тайную антипатию к теории неутилитарных исследований, которую Ланквиц проповедует и по сей день. Так в конце концов остался один Кортнер. О Кортнере никто ничего не знал. Он был незаметным, вызывал симпатию своей приветливой улыбочкой, у него еще не было начальственных замашек, да и кислотность была еще не столь повышенная. Кислотность он нажил себе уже в киппенберговскую эру, Киппенберг с самого начала вызывал у него неприязнь.

Кортнер часто думал о Киппенберге с уважением: как тот заарканил ланквицевскую дочку и в роли зятя сделался неуязвимым, и как укрепил свою позицию союзом о Босковом, и как за пределами института позволял приписывать свои успехи старику — это было ловко, ничего не скажешь. Может быть, Кортнер по-своему больше восхищается Киппенбергом, чем эти щенки в новом здании. Но уже несколько лет он ждет случая дать Киппенбергу подножку, чтоб тот наконец шлепнулся! И теперь, кажется, настал его час. Этого счастливчика, конечно, не снять с дистанции, но спесь с него будет сбита. Нимб вокруг него и их машины потускнеет, и вся компания в новом здании будет порядком скомпрометирована, если просто-напросто сбагрить это большое дело наверх, осторожно дав понять, что, несмотря на «Роботрон» и измерительную лабораторию, институт даже близко не может подойти к решению подобной задачи. Тогда высоким инстанциям и в голову не придет их реорганизовывать.

Кортнер обнаруживает шефа в лаборатории и, войдя, застывает у дверей с папкой под мышкой. Он скромно ждет, пока Ланквиц укажет ему на табуретку:

— Присаживайтесь, коллега.

— Спасибо, господин профессор, — и Кортнер садится.

Ланквиц занят экспериментом, то есть делает вид, что занят. Но Кортнера не проведешь, он сразу заметил, что шеф манипулирует с пустыми бюретками на столе для титрования, переставляет что-то для приготовления раствора, наконец, прополаскивает колбу над раковиной, моет руки, тщательно их вытирает и сменяет покрытый пятнами халат на чистый. Словно бы закончив серьезную работу, Ланквиц ведет Кортнера в свой кабинет. Кортнер молча ждет, пока шеф опустится в кресло и предложит ему сесть.

Ланквиц почти справился с собой. Сейчас он спокойно и без спешки обсудит, что можно сделать, чтобы его не задело, как противостоять тем силам, которые грозят разрушить его башню из слоновой кости. Со вчерашнего дня в институте царит необычайное волнение: двери то и дело хлопают, в коридорах быстрые шаги, скрипят полы. На лестничной клетке кто-то нахально и громко свистит. Прежде такого не бывало! Даже хохот раздается. Этого Ланквиц не может вынести. Только достоинство ученого заставляет его сдерживаться.

Кортнер — тонкий психолог, у него нюх на внутренние состояния, он точно знает, какие средства надо использовать. Раздраженного Киппенберга не стоит дразнить, а Ланквица, у которого явно сдали нервы в связи с этой новой работой, нужно попытаться для начала успокоить.

— Моего отдела, — говорит Кортнер, — это пока еще не коснулось. Я рад сообщить вам, господин профессор, что мы по-прежнему целиком и полностью в вашем распоряжении.

Это правильный тон, Ланквиц расслабляется и успокаивается. Приносят кофе, рюмки и бутылку «курвуазье». Коньяк указывает Кортнеру на важность момента, Кортнер понимает, что шеф на него надеется. И он чувствует, что может оправдать эти надежды.

— Все ограничится, — продолжает он осторожно, — по-видимому, тем, что позднее нам придется проделать кое-какие тесты… — и задумчиво, с вопросительной интонацией, — …если вообще будет в этом необходимость. — Он отпивает глоток кофе. — При разработке такого метода нельзя до конца быть уверенными…

Ланквиц знает своего Кортнера и слушает его с доброжелательным вниманием. Теперь он, как и полагается настоящему шефу, готов принять конструктивные предложения. Ланквиц молча разливает коньяк.

— Благодарю, господин профессор, спасибо!

Теперь Кортнер понимает все до конца: шеф ищет выход и не может его найти, потому что опять оказался между двух стульев — с одной стороны, желание заслужить одобрение свыше, с другой — глубоко укоренившееся отвращение к любому риску. Кортнер хорошо знает, в какой переплет можно попасть, оказавшись в такой позиции. Но тут ведь случай довольно ясный. Нужно только суметь соединить совершенно несоединимые вещи. Чтобы шеф и одобрения свыше заслужил, и риска избежал.