Дитер Нолль - Киппенберг

В операторской все еще стояла раскладушка Лемана. За одним из столов сидел Босков с Леверенцем — следовательно, пригласили и механика по машине. Они сидели над метровой длины листом и подытоживали колонки цифр. Босков кивнул мне, даже не поднимая глаз. В машинном зале гудели вентиляторы. За разделительной стеклянной стеной я увидел склоненного над магнитными лентами Мерка. Леман, скрючившись, сидел за пультом. Харра стоял посреди зала в неизменно болтающемся костюме, одну руку он заложил за спину, другой ухватился за полу пиджака и сам был весь какой-то скрюченный. И разумеется, в зубах у него была зажата неизменная черная «гавана». Я с места в карьер набросился на него:

— Сколько раз тебе говорить, чтоб ты не дымил в машинном зале?

— Ты чего на меня взъелся? — зарокотал Харра. — Сигара у меня давно погасла, видишь, угасла даже, словно вулкан Немрут, огня нет, арктический холод, можешь убедиться. — И он протянул руку с окурком куда-то в пространство.

К нам подошел Мерк. Я увидел, как за разделительной стеной вращаются три, нет, даже не три, а четыре магнитные ленты, подошел к пульту и посмотрел на лампы индикатора. Леман сидел на стуле-вертушке, но почему-то не корчил гримас и не моргал утомленно; хотя волосы по обыкновению падали ему на лоб, лицо оставалось кротким и умиротворенным. Леман спал. И поскольку все, что ни делал Леман, он делал глубоко и основательно, он и заснул так глубоко, что даже звук заработавшего в эту минуту печатающего устройства не мог его разбудить.

— Чего это хочет наш Робби? — поинтересовался Мерк.

— Да, что он говорит? — загромыхал Харра. — Эй, Леман, я хочу знать, что сказал Робби.

Но Леман не проснулся. Тогда я наклонился к печати и прочитал:

— Предварительная сортировка окончена.

— Предварительная сортировка? — проревел Харра и вытащил на свет божий свои часы, которые тоже нельзя обойти молчанием. Несколько лет спустя, когда волна ностальгии докатится и до наших берегов, Харре предложат — и безо всякого успеха, разумеется, — большие деньги за этот допотопный экземпляр «савонетты», за это вызывающее насмешки чудо техники с репетиром, двойным хронографом, с числами, месяцами и днями недели, самостоятельно делающее поправку на високосные годы. Харра нажал кнопку, крышка отскочила, послышался серебряный звон механизма. Харра поднес циферблат вплотную к очкам и начал браниться:

— Угрохать полтора часа на предварительную сортировку, когда речь идет о несчастных пятидесяти тысячах звеньев в цепочке аминокислот! Но если я позволю себе заметить, что ваш прославленный Робби движется со скоростью замедленной съемки, это будет растолковано как загрязнение рабочей атмосферы, не правда ли?

— Да заткнись ты! — рявкнул я. — Только Лемана разбудишь.

Я взглянул на магнитные ленты. Катушки продолжали крутиться. Сортировка — дело долгое и нудное, один бог знает, сколько это еще продлится. Порой оживало печатающее устройство, в соответствии с требованиями программы выдавало очередное сообщение: «Массив находится в семнадцати… восьми… четырех… двух последовательностях». А когда настанет время, сортировка окончится и выбранный массив будет находиться на первом блоке, Леман незамедлительно откроет глаза, тут уж у него сработает шестое чувство, тут риска нет. А стало быть, нет и надобности во мне, потому что на Лемана можно положиться. Я поглядел, как он сидит, вернее, висит на своем стуле и чуть слышно похрапывает.

— Не будите Лемана, — сказал я. — А ты, Харра, не ори. — Потом я спросил Мерка: — Что вы сегодня еще собираетесь делать?

Мерк ответил шепотом:

— После сортировки для Боскова синтез Фурье для Харры, он был у нас запланирован на среду…

Но тут свершилось, со словами: «Это вы о чем?» — Леман открыл глаза. И тотчас без всякого перехода забурчал:

— Вы что тут шепчетесь? Таким умирающим голосом? Интересно, кто смог бы уснуть в таких условиях, кто, я вас спрашиваю?

— Вот тебе, Киппенберг, получай! — загремел Харра. — Мой могучий рык всегда убаюкивал Лемана, но тебе подавай шепот, тебе обязательно шептаться, хотя сегодня каждому школьнику известно, что шепотом можно пробудить к новой жизни даже древних фараонов.

— Ступай в комнату отдыха, — сказал я Леману, — ложись, ящик и без тебя все отсортирует, а ты тем временем поспишь часика два. — Потом я обратился к Мерку: — Какие-нибудь затруднения предвидятся?

— Затруднения? — переспросил Мерк, словно не расслышав. — Затруднений при синтезах для Харры? Отродясь не было. У Харры всегда все данные на месте — это вопрос времени, ясный случай, голая техника.

Уже на выходе я, понизив голос, сказал Леману:

— Тебе надо будет завтра к приезду доктора Папста хорошенько выспаться.

— А когда это, — осклабился Леман, — когда это я, скажите на милость, приходил на работу невыспавшимся?

— До тех пор, пока Кортнер не выписал тебе векамин, — сказал я уже из операторской.

Щеки Лемана пошли красными пятнами, он начал корчить устрашающие гримасы.

— Об этом мы потом поговорим, а пока иди ляг.

И Леман исчез, не сказав больше ни слова.

Босков схватил свой портфель.

— Готово? — спросил я. — Почти готово? Ну, что я говорил. А как вы добираетесь до дому? Если вы не против, я вас отвезу.

До Каролиненхофа дорога была неближняя, но мой пустой дом мог и подождать. А возможность поговорить с Босковом по дороге сама по себе была очень заманчива, поговорить о том о сем, без задней мысли, как раньше, о чем придется, о людях вообще, о молодежи в частности, может быть, о проблемах, существование которых мы сознаем, лишь когда нам расскажет о них кто-нибудь другой. Босков с благодарностью принял мое предложение, попросил только подождать, совсем недолго, минуток десять, ему надо еще подняться к себе. Мы остались вдвоем с Леверенцем.

В глубоком раздумье глядел я на этого своеобычного человека. Он был, как всегда, молчалив и замкнут, а сегодня вдобавок еще и нервничал, потому что кто-то смотрел ему на руки, покуда он собирал бумажки и наводил порядок на рабочем месте. Я сел на край стола. Право же, подумалось мне, этого невзрачного, бесцветного человека, сорокалетнего механика по машине, тоже следует записать в мой актив! Не будь меня, Леверенц на всю жизнь остался бы тем, чем был когда-то: выброшенный волной обломок прошлого. Я подобрал его на берегу много лет назад, в те золотые времена, когда нам мнилось, будто мы можем хватать звезды с неба.

Ах, какая то была смутная пора — под руководством Ланквица: работы непочатый край, средств достаточно, людей не хватает. А если сыщется хороший работник, не успеешь оглянуться, как он сбежал на Запад. И всякий раз, когда сматывался какой-нибудь тип и к нам приходили два ничем не примечательных товарища расспрашивать, не прихватил ли он секретные бумаги, мы видели, как потрясен, я бы даже сказал, как подавлен Босков.