Дитер Нолль - Киппенберг

— Одна и та же цель у нас с вами?.. Вот уж не думаю.

Обращенные друг к другу лица. Ева отвечает:

— Но ведь между тем, что поддается исчислению и что вы ставите превыше всего, с одной стороны, и неопределенно-расплывчатым, которое нам обоим не по душе, — с другой, разве не остается достаточно места для настоящего чувства?

— А какое чувство вы называете настоящим? — спрашивает Киппенберг.

— То, которое свободно от соображений целесообразности и пользы, — отвечает она. — По мне, так даже бессмысленное.

— Ну, это уж перебор. А вообще-то, вы знаете, чего хотите?

— До конца испытать большое чувство, — говорит Ева и в упор глядит на него.

И тут приходит конец заученной выдержке, Киппенберг оставляет все как есть, просто поднимается и уходит прочь из устоявшегося бытия: пошлые — и незабываемые минуты нежности, желания, ночью в машине. Пока он не спохватывается: только без паники. Киппенберг никогда не подпадет под власть мгновения. Этого еще не хватало! Он проходит несколько шагов рядом с Евой, прощальное рукопожатие, все. Только еще раз вспыхивает желание привести ее в пустой и безлюдный теперь дом, пустить по волнам все — порядок, репутацию, карьеру, — вспыхивает и тотчас гаснет, в ту минуту, когда Ева бросает в ночь вопрос, не провокационный, а раздумчивый, почти невесомый и абстрактный, просто как любопытная проблема:

— А как, собственно, ты относишься к своей жене, любишь ты ее или нет?

Киппенберг воздерживается от «да» с подкрепляющими это «да» словами «ну разумеется», то есть в голове-то оно возникает, но почему-то остается непроизнесенным. Это поражает его глубже, чем все до сих пор с ним происходившее. Если уж нечто само собой разумеющееся, то, чему по общепринятой шкале ценностей отводится очень высокое место, вдруг ни с того ни с сего оказалось под вопросом, пусть кто-нибудь другой ищет спасения в привычных отговорках, а то и вовсе во лжи, но это не метод для Киппенберга, чей аналитический ум даже самые ошеломляющие открытия умеет использовать как повод для размышлений. Вот почему он вынуждает себя к холодной рассудительности — раз нечто представляется загадочным, оно должно быть исследовано и обосновано, со всеми причинными связями, от начала и до конца.

Возвращение домой по берлинским улицам. Проверочный обход пустого дома. Бессонный час — в темноте, с открытыми глазами. Как оно все было лет семь-восемь назад, когда это «я» еще ничего собой не представляло, кроме самого себя, и ничего не изображало и было не доктором наук и даже не кандидатом, а всего лишь студентом — это сперва, аспирантом Иоахимом К. — это потом.

И как оно в самом деле все произошло между ним и Шарлоттой?

Профессор Ланквиц был научным руководителем аспиранта Киппенберга. С самого начала предполагалось, что Киппенберг останется работать в Институте биологически активных веществ. К этому времени он уже успел познакомиться со своими будущими коллегами — Босковом, Шнайдером, Кортнером, Хадрианом, под конец также и с Харрой, который в те времена влачил свое скрытое от света существование в подвале, за электронным микроскопом, где фотографировал для шефа срезы тканей, сотни тысяч срезов, ибо как раз тогда шеф с головой ушел в поиски некоего вируса, который являлся бы универсальным возбудителем рака; это был бессмысленный одинокий поиск с негодными средствами, ибо времена Роберта Коха давно миновали. Не будем вспоминать. Киппенбергу еще удастся выбить из головы у старика эту идею.

Уже в бытность свою аспирантом он вынашивает множество смелых, неортодоксальных мыслей, в дальнейшем осуществлении которых ему прежде всего поможет Босков, потом Шнайдер и, разумеется, Харра. Босков несет нелегкие обязанности неосвобожденного секретаря парткома при почти полном отсутствии времени, и несет отнюдь не для собственного развлечения. «Так, так… Что это значит: «Откуда я знал, что вы снова позволите себя выбрать?» То-то и оно, что в этой лавочке с мещански-интеллигентским высокомерием и предрассудками… Словом… Коллега Шнайдер, я полагаю, вы будете последним, кому наш вахтер должен объяснять решения партгруппы. Короче говоря, ставьте по меньшей мере бутылку шампанского в честь моего переизбрания!»

Бутылка ставится.

Когда шеф сразу после защиты делает новичка руководителем отдела и отдает ему под начало несколько сотрудников, уже много лет проработавших в институте, дело не обходится без затруднений. И снова Босков поддерживает Киппенберга, помогает Киппенбергу завоевать авторитет, а его группе — встать на ноги. В ланквицевском институте царит строгая иерархия, с четко разграниченными сферами компетенции и почти по-военному точной схемой командования и подчинения. Ревность и интриги возникают в тот момент, когда новая рабочая группа начинает формироваться в исследовательский коллектив, не ограниченный пределами какой-нибудь одной науки, в коллектив, где вместо иерархии господствует убеждение, что все они — от младшего лаборанта до руководителя группы — равноправные сотрудники, которых различает разве что неодинаковая мера ответственности. Ревность и интриги будут все усиливаться до тех пор, пока институт не развалится на две части и тем обретет новое, малоустойчивое равновесие; если кто-нибудь когда-нибудь заденет это равновесие, интриги начнутся снова — прежде всего по инициативе Кортнера.

Поначалу все выглядит так, словно Киппенбергу даже предстоит сделаться заместителем шефа. Он уже в бытность свою аспирантом вынашивал всякие идей, и, едва на него была возложена ответственность, он принялся за преобразование института. Еще не закончив возни со своей чрезвычайно сложной и нестандартной диссертацией, он старается приобрести как общее, так и частное представление об институтской проблематике, он видит, какие работы вовсе не относятся к профилю института, он ищет такие, чтобы относились, но безуспешно. В те времена при Ланквице каждый делал, что ему заблагорассудится.

Киппенберг спрашивает:

— А как у нас обстоят дела с планом? Ведь не может же научное учреждение не иметь плана.

— Разумеется, — говорит Ланквиц, — план есть. Не будь плана, нам не отпускали бы средств.

На практике дело выглядит следующим образом: раз в год каждый пишет на бумажке, чем он занимается и чем намерен заниматься в будущем году, после чего фрейлейн Зелигер перепечатывает отдельные бумажки в общий список — вот вам и план готов. Орудие для получения дотаций, сборная солянка из индивидуальных начинаний. Настоящей программы исследований здесь и в помине нет, координации между работой отдельных групп — тоже. Киппенберг некоторое время носится с планами революционных преобразований и кардинальной реорганизации института. Начинает он с отдела биофизики, руководство которым Ланквиц поручает ему и который он действительно полностью перестраивает.