Роман Солнцев - Восторженный беглец

Шеф продолжал что-то говорить, показывая золотые зубы, как спекулянт-узбек на рынке. А я подумал: "Ездишь ты на мне, дядя! Оседлал как лаборанта. Даже Воза относится без всякого почтения. Да и какая между нами разница? А монографию ты обещал мне. Я ее просил. Говоришь: диссертация — мелочь… потом! А сам при мне стал член-кором. Будешь академиком. И все больше тебе будет неохота снизойти до моих дел…"

— Скажите, — спросил я, нагло глядя на Крестова, — на какое число вы назначили мою защиту?

— Что? — не понял шеф. Одна монета упала и закатилась в угол. Он полез ее доставать, выставив круглый зад.

— На какое число вы назначаете защиту диссертации Нестерова, или мне уйти в другой институт? — так же спокойно спросил я. Я вдруг перестал бояться его. Вон Костя — наплевал на все, убежал. А я что пресмыкаюсь?! Это мои кристаллы он показывал в Париже и в Токио.

Шеф выпрямился и, зажав пятак в руке, смотрел на меня. Он был поражен. Наверное, так бывает потрясен муж-араб, когда покорная его жена в чадре вдруг заявляет, что у нее свои планы переустройства мира.

— Но я полагал — вам интереснее то, что мы ищем?..

— А зачем же тогда сами столько сил прилагаете, чтобы напечататься? Чтобы пройти в академики? Разве вам не важнее сам процесс поиска?

Шеф, ничего не ответив, вышел из лаборатории. "Ну, теперь мне хана!.. — подумал я, с какой-то бурной радостью ощущая новизну своего неопределенного положения. Ну и уеду. Руки у меня слава богу. Уеду в Новосиб. Скажу — не бережет кадры. Впереди разделение института, ему еще в академики баллотироваться. А врагов много. Он еще поуговаривает меня. Вообще-то, когда я вижу недобросовестность людей, молчу. В первый раз взорвался. Ну и ну.

Стукнула дверь — вернулся пунцовый от счастья Вова. Он был в новом мешковатом костюме, при галстуке.

— Слушай, — кивнул я на книжку Щипачева. — Это я еще понимаю… На кой хрен ты читал тут Цицерона? Картинку гнал? Чтобы при случае козырнуть?

— Мне интересно, — едва ли не извиняясь. ответил лаборант. И, сопя, достал из стола тяжелый зеленый том. — Вот тут…

— Интересно?! — Я пожал плечами и разломил книгу наугад. Перед моими глазами возник текст: "…первый закон дружбы: будем просить друзей о нравственно-прекрасном, будем совершать ради друзей нравственно-прекрасные поступки…" — Вот как?! Красиво! А ты подумал, договариваясь о свадьбе со Светой, что надо бы разрешение спросить у ее отца? Что вот это и было бы нравственно-прекрасно?

Пухлый двухметровый увалень опустил голову.

— Так его же нет…

— А у него есть друг! Все права он передал мне! Ты спрашивал у меня?

— Н-нет…

— Так спроси…

Вова поднял глаза, в которых была сплошная глупость.

— Виктор Михайлович… можно мне жениться на Светлане?

— Нет, — проскрипел я. как Фефел, — Она должна закончить университет. И ты, полуграмотный человек, окончи тоже. А где жить собираетесь? У мамы на шее? Ловко! Папа сделал ремонт, а тебе, значит, скучно стало в общаге?.. — Я, наверно, говорил не те слова, но я выполнял наставление Кости.

Лаборант вдруг сел на стул и медленно заморгал, по его румяным щекам поползли слезы. Он скрючился и затрясся.

— Что такое? — пробормотал я. Он ревел, как дитя, — Да что такое?!

Он стал бледным и заскреб пальцами грудь. Я испугался.

— Да что с вами, Вова?! — Я бросился к аптечке. накапал ему валерьянки. Он, стуча зубами о стакан, выпил. И еще более громко, в голос, зарыдал.

Вбежал Крестов.

— Что случилось?!

— Кажется, полетел пятый кристалл, — ответил я. Ипотрепал лаборанта по лохматой голове. — Ну, ладно, ладно!..

Шеф был потрясен — из-за какого-то кристалла переживают молодые люди. Он заинтересовался, сел напротив.

— Мы тоже были такие… — вздохнул он. — Так же любили науку. — Он жадно смотрел ка слезы лаборанта.

— Ну, прекрати, — сказал я Вове. — Шеф не будет ругаться.

— Да что вы, в конце концов?.. — запечалился шеф. — Что же я, крокодил какой? Я подумаю, Нестеров. — Он повернулся ко мне. — Вы где-то правы, — И кивнув своим мыслям, ушел.

— Boвa!.. — сжал я голову лаборанта и вскинул. — Ты что?! Так любишь ее?!

— Ага, — прошептал парнишка, сглатывая слезы. Все лицо у него было мокрое, — С пятого класса…

"А может, притворяется?! А потом со Светкой будут хохотать? Они все могут!" Я внимательно, как в кристалл, посмотрел в каждый глаз Вовы. Мне кажется, он был искренен.

— Если так, — сдался я, — женись. Только давай сочиним приглашение отцу. Может, прилетит?

Вова, кивая, оторвал кусок от рулона миллиметровки, схватил авторучку и словно бы приготовился к диктанту.

Зазвонил телефон. Я поднял трубку.

— Нестеров? — Голос был женский.

— Он самый. Здрасьте.

— Вам телеграмма Богучан, Тюрин на Сахалине.

— Что?!

Голос повторил:

— Тю-рин на Са-ха-лине. Поняли?..

Как же это я забыл?! Мне ведь звонили из Южно- Сахалинска! Мысли путались. Да как же он успел?! А если он на Сахалине, что он там делает? И где? И под какой фамилией? А может, Костя здесь, а Тюрин там?..

— Пиши! — закричал я Вове, указуя пальцем на бумагу с перфорацией. — СРОЧНО ЖДЕМ СУББОТУ СВАДЬБА ДОЧЕРИ. Шлем в города… — Я вынул из кармана деньги. — Должно хватить. Так. Южно-Сахалинск, Богучаны, Владивосток, Хабаровск… да, Магадан!.. Улан-Удэ… Петропавловск-на-Камчатке… главпочтамт, до востребования, Тюрину Юрию Петровичу… На всякий случай — в те же города, на имя Иванова Константина Авксентьевича… Перепишешь на бланки… нет, давай я сам, ты напутаешь! — Я побежал на почту.

Получилось на шестнадцать рублей. Начальница спросила:

— У них что, у Тюрина и у Иванова, одна дочь на двоих?

— Ну да, — ответил я. — Они посаженные отцы. — При слове "посаженные" девушки за спиной начальницы прыснули от смеха, — Сегодня телеграммы уйдут?

В четверг и пятницу не поступило никакого ответа.

Я понял, что Костя опять запропал — и, видимо, надолго. Может, заболел, лежит где-нибудь в больнице. А может, и убили..

В субботу молодые расписались, вечером в кафе "Юность" состоялась молодежно-комсомольская свадьба. За неимением отца невесты я взял на себя трудную обязанность виночерпия — наливал в основном Люсе и приехавшим из деревин маленьким очкастым родителям Вовы, оказавшимся учителями. Студенты веселились и без вина. Это сейчас такое движение. Они, конечно, выпили где-то раньше, но здесь в основном хлестали минеральную и плясали. Два паренька весьма похоже изобразили нас с Костей, изобретающих цветомузыку пятнадцать лет назад. Толстый очкарик (Костя) нажимал на клавишу:

— До. Какой цвет?

— Я думаю, семьсот сорок ангстрем, — отвечал худенький тип (я).

— Не понял?! — Начинал считать на пальцах "Костя".

— Ну, красный, красный — отвечал "я".