Роман Солнцев - Восторженный беглец

Наверное, мне следовало пойти в школу учителем, с опозданием подумал я. Нет у меня тщеславия, деревенский парень. Одно то. что попал сотрудником в академический институт, уже одно это казалось мне достаточным, чтобы быть счастливым. Я растил кристаллы. рылся в их тайнах, радовался их прозрачности и красоте — что нужно еще? Повышенная зарплата за эту радость? Слава?., публикации?., звания?.. Вот чего не понимала Таня. И понимал шеф.

И он попросил свою секретаршу Аллу — редчайший случай! — сесть со мной в лаборатории и помочь оформить диссертацию. Надо же перепечатать, сшить… Я отдал ей черновики, слайды, а сам занимался с Володей.

Люся перестала заглядывать к нам в лабораторию. Лишь иногда в столовой я ловил на себе взгляд ее изнуренных глаз.

Кажется, все забыли про Костю Иванова. Даже Утешев, случайно встретив в библиотеке, поманил меня пальцем за стенд с книгами, сказал скрипучим, как у Фефела, голосом

— Ну, нет его? Жаль. Думает, где-то ему будет лучше? я ему все давал, спросите у Попова. Он был закормлен приборами Эго уже. батюшка, поза. Скрывающая. что ничего не вышло. Если уж в гении метишь. терпи! Вон Микеланджело — лежа расписывал… ко лбу свечку привязывал! — Утешев пососал пустую трубку. — Эгоизм должен быть, но — повернутый к работе. Он же читает в газетах, какие перемены?.. Если уж раньше ему тут было хорошо, сей- час-то вообще будет лафа! Йет. ждет, что ему прямо академика предложат!

— Черт с ним, — сказал я устало.

Нет, не хочу я его больше искать. Вот к чему приводит утеря нравственных основ. Есть в Байкале рыба голомянка, она без костей, прозрачная, но даже она знает, где верх, где низ, где тьма… А человек то ли из гордыни, то ли из дури все теряет… И все же глодала меня эта загадка. Я думал о Косте и наяву, и во сне.

И в эти же дни пришло письмо от Мишки, моего брата. Он писал, что дом готов, что все ждут меня на Новый год. Что он решил, как батя, записывать отныне фамилии всех браконьеров, даже начальников — когда, где, сколько сетей, сколько голов рыбы… Судя по всему, вроде бы конец беспорядку приходит. "Мне Соня Шерстнева, из сберкассы, шепнула по секрету — в поселке двенадцать миллионеров, имеют по 50 тысяч! Но кто — не говорит, служебная тайна. Я ей: ну, не хочешь — запиши и хоть в землю зарой возле кассы, может, в будущем прочтут, знать будут, кто у нас был спекулянт. Мыслимое ли дело — такие деньги! Наворовали, конечно. А насчет моря подумал — надо другую рыбу разводить. Раз уж живем — надо чтоб хорошо. Щука — не рыба. Стерлядь, таймень погибли. Может, в это болото карп пойдет? Все ж таки миллион икринок за раз! Не успеет сожрать щука? Не посчитаешь на своей ЭВМ?.."

Я подумал, это мог бы сделать Костя — прикинуть перекрестные популяции щуки и карпа, выживет толстолобый или нет. А взять да использовать этот формальный повод для очередного письма? Но хватит — он, можно сказать, вытер об меня ноги…

И все же я поехал к нему.

Нет, не письмо брата заставило принять решение и не печальные глаза Люси. В местной молодежной газете напечатали стихи М. Нестерова, студента — это был, конечно, мой сын. Одно стихотворение заканчивалось так:

Покривился плакат.

Солнце в смоге синеет.

Петь певцы не умеют.

Всем на все наплевать.

Друг забыт за горой.

Глухари все убиты.

Псы, как девы, завиты.

Где ты нынче, герой?..

"Он не верит в идеалы!.. — ужаснулся я, — И я, во всяком случае, никакой не пример для подражания. Какой же и отец?! Бросил друга в беде…"

Первую ночь за последние месяцы я спал без угрызений совести. "Нор… наверняка Норильск!" — как неоновая витрина, горела разгадка надо мной. А что, миновал год, потянуло к первым друзьям на суровой земле. А если даже его там нет, наверняка отыщутся следы…

Утром шефу я заявил:

— У меня осталась неделя отпуска. Хочу порыться в отвалах рудника, камушки поискать… может, придут мысли…

Крестов, конечно, все понял. Он сказал, что сражен моим великодушием и многотерпением, вызвал Аллу и продиктовал текст приказа о командировке мне Нестерова В. М..

— Это нужно прежде всего институту! Езжайте! Будет нужно продлить или деньги — лично мне!..

Люся, потрясенно сравнив меня то ли со Спартаком, то ли со Штирлицем, уложила в рюкзак шубу с прорезиненным верхом и унты для мужа. Володя и Светлана проводили — и я полетел за Полярный круг. Эго случилось двадцать седьмого декабря…

И был полдень, и была тьма. Когда самолет приземлился, со всех сторон горели электрические лампочки, мела метель.

Я доехал до центра, спросил, где милиция, и побежал, подгоняемый огненным (со знаком минус) дыханием тундры. Меня принял старший лейтенант Татышев, занимающийся бичами, могучий парень, с красным от постоянного гнева лицом. Я достал несколько фотографий Кости.

— Кажется, знаю я этого гаврика! Мелькал тут месячишко назад. Фамилия?

— Иванов, — ответил я. — А может, Тюрин.

— Повторить! — усмехнулся милиционер. — Только не пива!..

Я рассказал, как Костя в знак дружбы обменялся паспортом с неким человеком. И кажется, писал, чти они очень похожи.

— Черти волосатые!.. — пробурчал Татышев, еще раз пропуская фотографии, как колоду карт, через свои руки. — Вы говорите — кандидат наук… а так сжигает свою жизненку! — Он помолчал. — Одно точно— не такая у него фамилия.

— Как? Не Тюрин? И не Изанов?!

— Не могу вспомнить, — Он вздохнул. — Что-то похожее. А может, его уже и нету в живых? Лежит где-нибудь в старой шахте… с ножичком в спине…

— Да вы что?!

— А что?! — Татышев внимательно посмотрел на меня. — У вас, простите… несколько глуповатое выражение лица… вот так и идите. Я понимаю, это перелет, обстановка… На той стороне улицы — люк… спуститесь в тоннель, в систему отопления… они там зимуют, вместе с воробьями и собаками.

— А что вы их не выгоните?!

— А куда! Вы что, с луны свалились?! В случае ЧП с отопительной системой тут же ставят в известность. И мы их нс трогаем. Сидят там, варят чай, анекдоты травят. Весной уедут.

— А разве не лучше зимовать на юге?!

— Черт их знает! Патриоты!.Многие здесь начинали! Ну, в общем, вот мой телефон… — Он записал на клочке газеты. — Звоните. Пока!

И вот посреди полярной ночи, при свете фонарей на столбах, но. так сказать, средь бела дня — по часам — я подошел, отчаянно труся, к парящей меж высокими сугробами яме. Туда вела тропка. Чугунный люк был отодвинут на одну треть, и чернела щель, как негатив молодого месяца. Внутри, в темноте подземелья, курили и хохотали какие-то люди. Я наклонился и посмотрел вниз.

— Вам кого? — вежливо прохрипел один, в меховом пальто, кажется, женском, с лисой на шее.

— Товарищи, тут нет Иванова… или Тюрина? — спросил я.