Роман Солнцев - Восторженный беглец

— Шибко гордый! — объяснил нам пузатый бородач, командир местных боандмейстеров. — А нам гордость ни к чему — нам людей спасать! Да и мелочный… не хватило у Клавки-кассирши рубля — ждал полчаса, пока займет у знакомой продавщицы в магазине… Не наш человек!

Неужели Костя стал таким?!

Эту ночь я спал плохо. Мне виделся Иванов, меняющий лицо. И еще снилась заброшенная шахта, и собаки грызут пуговицы и часы, все, что осталось от К. Иванова. Я время от времени включал свет и смотрел на часы: полпятого, шесть, полвосьмого… Но за окном по-прежнему чернильный мрак. Видимо, это все же утро — если восемь? Я оделся и пошел к знакомому люку.

Заглянув в яму, я увидел все ту же вчерашнюю компанию. Я думал, заметив меня, они сразу же разбегутся, но люди внимательно и даже печально смотрели на меня снизу вверх. Я растерянно кивнул им:

— Здрасьте. — И спустился. На трубе лежал мой коричневый рюкзак, правда, как бы исхудавший. — Нашелся? — спросил я. А что я еще мог сказать?

— Не обижайся, товарищ! — Человек в галстуке поднял его и подал мне. — Мы боялись — тут магнитофон. Понимаете, социологи ходят, а потом по радио про нас… А нам не надо жалости, жалость унижает, не правда ли? И цветов не надо. Бросают, знаете ли. а мы не на сцене. Мы так живем.

— Да, — кивнул маленький человек с печеным личиком, — Надо будет — сами вернемся. А пока и тут лафа. Шуба для Кости?

— Да, — кивнул я.

— Пропала, как звезда в ясный день. — Интеллигент вздохнул и утер слезу. — Уж вы простите. О, эти коридоры власти!

— Ну что ж, — пожал я плечами.

— А унты на месте, — уточнил маленький.

Я развязал рюкзак — действительно, лежали на месте. Видно, не подошли по размеру — очень уж большие, 47-й размер.

— Товарищи, — обратился к загадочным людям подземелья, для большей убедительности жалостливо моргая. — Как же мне узнать, где может быть сейчас Костя? Кто посоветует?

Вперед выступил Осел с бакенбардами.

— Недавно он жил на Талнахе. Это пригород, — пояснил он. — У одной женщины. Купишь "Кагору" — скажу адрес.

Я, как волшебник, вынул все бутылки, которые тонко поплескивали у меня по карманам, завернутые в газету.

— У-у!.. — только и выдохнула компании.

Как я насчитал, тут их было пять человек. Интеллигент в женском пальто и при галстуке (Зулусов, как он представился), человечек с печеным личиком (бывший бухгалтер Морковкин) и Осел, которого звали на самом деле Афанасии Афанасьевич Мартынов, бывший фельдшер. Кроме них сидел в стороне, подальше от света, угрюмый волосатый детина, который все время что-то жевал. И был еще очкарик, настороженный, болезненный, как сказали о нем — бывший студент. Он кутался в одеяло. Он-то и решил вчера, что я наверняка с магнитофоном. Шуба, кажется, была на нем — я заметил, когда он перехлестывал вокруг шеи концы одеяла. Правда, мне показалось, что у нее исчез воротник. Видимо, пышный предмет оторвали на продажу или еще для какой цели. Может быть, чтобы нельзя было опознать шубу…

Студент отказался пить. Не пил, разумеется, и я — до того ли мне? Вытирая платочком бакенбарды. Осел сказал:

— Адрес такой — Талнах, улица Московская, дом семь, квартира сорок один. Только ты меня не видел!..

— Это его сестра родная, — пояснил Зулусов.

Я сел в автобус и через час был на месте. Среди сосен, так неожиданных на пустынном Севере, стояли огромные дома на сваях. Под дома текла метель, словно подземное пламя лизало эти стены. Я бежал по улице, представляя себе, что вот нахожу квартиру, звоню — и открывается дверь, на пороге смеющийся, гладко выбритый, в голубой рубашке Костя. "Ну, что? — говорит. — Разыграли тебя? Я знал, что ты придешь… предупредил этих джентельменов".

За дверью стрекотала швейная машина. Я позвонил — машина стихла, открыла невысокая белокурая женщина в меховой домашней безрукавке и эвенкийских бокарях. Она испуганно смотрела на меня, на мой рюкзак.

— Вам что?!

— Мне… Костю! Кости нет?

— Какого Костю? — Она еще больше испугалась. Она не умела врать. Ей было под сорок, щеки ее уже увядали, в голубеньких, как у Люси, глазах стыла боль.

— Иванова! Ливанова! Ну, вы же знаете! Ливарова!..

Она с неприязненной подозрительностью осмотрела меня. Она, кажется, даже нюхнула воздух, чтобы узнать, не пьющий ли я.

— Это мой д-друг!.. — заторопился я, боясь, что сейчас она захлопнет дверь. — Мы в институте физики работали…

— Да? — Все еще не отводя взгляда, женщина сделала шаг назад. — Ну, заходите…

Я увидел маленькую квартирку, на стене два портрета — Че Гевары и Кости. Костя был снят недавно, лицо черное, злое, как на охоте.

В углу стояло пианино "Енисей", на стуле висела девичья школьная форма. Я понял, что у хозяйки взрослая дочь. На столе, среди яркого шелка, посверкивала швейная машина. Видно, мастерица эта женщина.

— Кто вам дал адрес? — спросила она, уже успокаиваясь. Лицо v нее стало розовым, почти молодым. — Братик? Хоть жив он, здоров? Эх, дурачок… Да садитесь!

Поставив рюкзак возле ног, я, наконец, сел. а она отвернулась к окну. Чтобы как-то заполнить паузу, я принялся рассказывать, что ищу Костю не только как его друг, но еще по просьбе коллектива, потому что он талантливый ученый, дерзнул соединить разные науки, но так повернулась его жизнь…

— Я знаю, — тихо остановила меня женщина. — Только где он сейчас, представления не имею. У меня его свитер остался… — Она достала из кладовки черный драный свитер, который я никогда не видел. — Книги… — Подвинула томик Лермонтова (не тот, что во Владивостоке, другой!) и "Воспоминания о Ландау" (мы оба мечтали достать, да все не удавалось). — В ноябре мне говорит: собираюсь в Харьков… но вот недавно передали, кто-то видел его в Дудинке.

— Когда недавно?!

— Недели две назад. Что он там делает, понятия не имею. Если бы лето — ясно… собирается на кораблях по Северному Ледовитому… или на юг, домой, в ваши Белояры. А сейчас?.. Кофе хотите? У вас обморожение, пятно на щеке…

Но я уже не мог сидеть, я вскочил и тер щеку, лихорадочно соображая, как мне сейчас быть? Попросить Татышева дозвониться до милиции в Дудинке или самому срочно ехать? Наверное, лучше самому, совесть будет спокойней, хотя трудно сказать, где я его там искать буду?

— До свидания. — Я схватил рюкзак. — Вы не дадите мне Ландау, пока я в электричке почитаю. А потом отдам — Косте! — Кто знает, не из суеверия ли я попросил эту книжку?..

— Да возьмите все! — Женщина заплакала. И я понял, что ей будет легче, если я заберу все Костины вещи. Она и фотографию сняла со стены — свернув трубочкой, протянула.

Виновато помявшись в дверях, я побежал сквозь метель.

И вдруг у меня мелькнула мысль, совершенно не относящаяся к Косте, а к моей и его работе. Не попробовать ли поискать границу между кристаллом и живой клеткой, с ее тоже совершенной, но асимметрической структурой? Где та грань, когда оживает — в буквальном смысле — красота? Я вам не могу сейчас точно сформулировать свою мысль, или мысленку, как сказал бы Татищев. Мы бы с Костей били два туннеля друг другу навстречу…