Роман Солнцев - Восторженный беглец

В Дудинку я добрался только вечером. Метель переходила в пургу. Я прибежал в милицию. Оказывается, Татышев сюда уже звонил. Иванова в последние десять дней здесь не видел никто — ни в порту, где крутятся бичи, ни в гастрономах среди грузчиков, ни в вытрезвителе. И все же. переночевав в гостинице, я с раннего утра до полдня (здесь тоже сплошное электричество и мрак на небе!) бродил по деревянному городу на холмах, с толстыми трубами отоплении, поднятыми над улицей, над головами, — заглядывал в кафе, в магазины. Остановив каких-то потрепанных парней, показал им фотографию Кости. Нет, они его не знали.

Ночью милиция Дудинки доставила меня на "газике" в Норильск — торопил Татышев. Мне сказали, что по аэропортам Севера было предупреждение: вот-вот пурга.

— Все-таки сам!.. — встретил меня старший лейтенант с улыбкой. — Утренним самолетишком надо убираться!..

— Нет, — возразил я. — Мы не были на Каеркане…

Татышев покраснел.,

— А я что тут как суслик сижу?! Да его фотки аж дружинникам вручены, сотню штук нашлепали!

— Нет, давайте жене позвоним, — упирался я.

Связь была. Нас соединили с Люсиной квартирой через полчаса. Но слышно было ужасно плохо. Здесь не кабельная линия — радиотелефон. Я кричал сквозь магнитные помехи, сквозь шорох звезд и музыку северного сияния, сквозь гул надвигающейся пурги, когда снег, перемещаясь кубическими километрами, электризуется и перекрывает своим скрежетом все сигналы… Я кричал Люсе, что здесь его нет, но что он был месяц назад, напечатал стихи в газете, что у меня его свитер и две книги, но где он сейчас — никто не знает. Будто бы он собирался лететь в Харьков. В ответ на слова Люси, чтобы я срочно летел в Харьков, я ответил, что мы с Татышевым туда же дали в милицию телеграмму, выслали фотографию. Пусть Люся не беспокоится, он жив, его видели! Его портрет красуется в "Заполярной правде" на четвертой странице! Долго я не мог понять, что мне кричит Люся. Наконец, разобрал: как. как он выглядит?! На портрете-то? Да замечательно! Снова отрастил волосы. Что?! Ах, черт, я совсем упустил из виду, что Люся-то не знает, что Костя ходил обритый… Но я думаю, что все, что она не поняла, она отнесет за счет плохой слышимости…

— Мы его найдем! — пообещал я, сжимая влажную. липкую, как горсть карамели, трубку.

Люся плакала на противоположном краю Сибири…

Но с отлетом я все же медлил. Утром для очистки совести еще раз спустился к бичам, передал Афанасию Афанасьевичу привет с Талнаха. Осел познакомил меня с собаками, которые тут живут — Ромео и Джульетта. Погладив крохотную, кудрявую Джульетту, он трагически произнес:

Поделимся хвостиком хека.

Воду я тоже люблю.

Собака — друг человека,

разделит судьбу мою.

Это его стишки. Кости Ливанова.

— Иванова, — хмуро поправил я бича, глядя в блестящие глаза псов и людей во мгле туннеля.

— Какая разница! — сказал Осел скрипучим голосом, как Фефел. — Вот ты Нестеров, а какой ты Нестер?.. Где твоя летопись? Только заявления в ЖЭК?.. Разучились писать! А я с Евтушенкой знаком! Вот как встанет— и сразу поэму!..

— Братцы. — взмолился я, вспомнив о Люсе, — Верните газету! Хоть жене его покажу! Нельзя так!

Бичи с недоумением воззрились на меня.

— Да вы что?! Мы ж вам подарили!.. Нет, мы не брали!..

Я понурил голову — мне было стыдно за их ложь — и, махнув рукой на прощание, выбрался на поверхность.

Весь день я бродил по городу, подняв воротник пальто, как сыщик, но не для того, чтобы выглядеть таинственно, а потому что северный хиус, как пила, режет шею, хоть и уши моей вытертой кроличьей шапки опущены. Ниже тридцати мороз не падал, но движение воздуха нарастало… Я грелся в тамбурах гастрономов, где хлещет горячий ветер из решетки в полу, штанины мотаются на ногах как колокола. И снова бежал по улицам, вглядываясь в лица. В моих глазах рябило от сотен скул и носов, от тысяч глаз. Но нет, не было здесь нигде Кости Иванова. Я без сил приплелся в милицию и сказал, что сдаюсь, что утром лечу.

— Не беспокойся, — перейдя на "ты", сказал мне могучий, прокаленный Севером старший лейтенант, — Мужичонка ты моторный, но одному не справиться. Буду курировать лично сам. Малейший слушок — выйду на тебя.

Вечером по моей просьбе по местному телевидению было зачитано следующее объявление:

— Белоярский институт физики просит вернуться из командировки старшего научного сотрудника, кандидата наук Константина Авксентьевича Иванова. Авиабилет заказан, лежит в гостинице "Центральная" в номере двести два у сотруднике НИИ Нестерова. Телефон гостиницы…

Но не откликнулся Иванов, не позвонил. Я всю ночь не спал. Над Норильском выла начинающаяся пурга, рокотала, как война. Говорят, этот ветер уносит в тундру зазевавшегося человека. А вдруг унес и Костю? Неужто погиб?..

Утром я улетел в Белояры.

…На дворе уже весна. От Кости никаких вестей. Ни звонков, ни писем. Деньги для семьи перестали поступать с февраля. Да и те сто рублей, что поступили в январе, как и в декабре, — не были ли они посланы кем-нибудь из его многочисленных друзей? В декабре деньги пришли из Риги, а в феврале — из Соврудника. А сейчас уже апрель. Прошел ровно год, как мы с Люсей выяснили, что Кости на Севере нет, что он живет странной жизнью — не по тому адресу, который ставит в извещениях, и даже не под той фамилией, к которой мы привыкли.

Конечно, после моего возвращения из Норильска мы сразу обратились в областную милицию с официальной просьбой объявить розыск Иванова Константина Авксентьевича (Ливанова, Иванесова, Ливарова, возможно — Тюрина). Пока никаких результатов.

Да, прекрасной кажется жизнь в чужом обличье… будто обманул судьбу… обманул время… живешь десятками жизней… Но все равно сгораешь. И может быть, сгораешь быстрее. Всего лишь гол миновал! Никогда бы не поверил, что Костя может стать злым, недоверчивым, скрягой… Но Осел не может врать? Не может врать фото, которое я боюсь показывать Люсе? И не могут врать письма? Я мысленно перечитываю их. Перед моими глазами произошло разрушение если не ума, то души человека. Воля дешево не дается.

Он дерзнул стать гением. Но ему мешали не больше чем любому другому, кто "тянет одеяло на себя". Надо иметь характер! А может, он понял, что не выходит, вот и встал в позу, будто бы ему не дают работать? Просто орех не по зубам, и погналась душа за более легкой сменой впечатлений? А может, как ни стыдно даже мне себе признаться, виноваты легкие деньги? Государство платит рабочему в три раза больше, чем ученому. А говорим, что ученый — лидер прогресса? А может, правда, всего лишь тело истосковалось по движению, по тяжкой, сладостной на первых порах работе? Не знаю…

Где он сейчас? Не погиб ли? Через что еще захочет пройти для полноты ощущений? Может, махнул в горы, лежит где-нибудь сейчас в ущелье со сломанной ногой? Или валяется в больнице маленького поселка, где и фамилии не проверят, с опасной болезнью печени — ведь он много пил…