Роман Солнцев - Восторженный беглец

Черт возьми, все-таки молодежь что-то знала про нас. Я даже растрогался. В свое время наша установка получила малую золотую медаль на ВДНХ. Забрали в музей. Лучше бы отдали студентам. Пообещав сделать новый "Спектрон" к Новому году, я подошел к Люсе. Она, прикрывая ладонью напудренный нос, ревела, она взяла слово с дочери, что та приведет Вову из общежития домой только после того, как откликнется папа.

— Ты нашего папу любишь? — спрашивала Люся.

— Да… — содрогалась от рыданий Света, приникая к маме и утирая глаза белой фатой, похожей на мелкую рыбацкую сеть.

— Сделаешь, как я просила?

— Да… да…

Вова сидел рядом в розовом галстуке и печально глядел на сверкающий, грохочущий в углу оркестр университета. Он понимал — судьба. Я шепнул Вове на ухо, что все великие философы древности утверждали: нужно стоически принимать удары судьбы. Вова, подумав минуту, согласился. И мы с ним пошли танцевать, я — как заместитель папы, он— жених, чтобы обсудить его дальнейшие планы.

— Тебе нужно срочно делать курсовую, — сказал я. Я помогу, я тебе отдам половину своих экспериментов! Ты у меня вместо диплома кандидатскую защитишь! Весь мир ахнет! А потом уйдем в другую лабораторию! Мы накажем шефа!

Мне Вова все больше и больше нравился. Надо же — плакал от любви. Надо же — читает Цицерона! Я обнял его как сына.

Маленький лысый Крестов сидел со своей высоченной женой и ел ложкой торт. Слово он сдержал — сервиз принес. Довольно неплохой сервиз, из ГДР. Голубенький, с белыми цветочками. А мне Аллочка- секретарша накануне передала толстую монографию шефа с автографом — все-таки вспомнил, мозги еще есть, но со мной не разговаривал..

И было утро, и было сияние в дырочках почтового ящика — письмо от Кости. Но зря я радовался. Трудно сказать, когда он его написал, но такой неприязни, такой злобы я прежде не мог предположить в Косте. Я только понял, что, наконец, долетела телеграмма, где я сообщал ему, что все мы ждем его…

"Утешев ждет! Ха-ха! В рот ему дышло!.. В этом челов. не кровь, а плацента лягушки! Если ему выстрелить из револьв. в ногу — только через неделю повер. к ней голову! И он мечтает, чтобы все такие! О, люди, мерзостно-ревнивые к вылезанию из ряда! Стоит человеку придумать "вечную* лампочку (помнишь, в "ЛГ"?) —20 лет не может се внедрить, потому что целые НИИ не сумели, а теперь они, конечно, находят в ней массу неполадок. Администратор должен быть или умный чел., никакой не ученый, или — великий ученый, пусть даже дурной чел.! Наша беда — слабые уч., но понравившиеся наверху! "Кефир! Интересы народ, хоз-ва!" А это обман глубинных инт. гос-ва! Как издевались над кибернетикой — так издеваются Утешевы над происх. жизни, хотя — что может быть важнее??? Мне нужно было в семь слоев просечь тему… Он помог защитить лишь то. что слабее и проще, тэ сэзэть, ближе к профилю НИИ! Сволочь! Вообще, зависть в человеке похуже ядов ЦРУ! Бездарность страшнее вселенских катаклизмов! Чел. по сути своей дерьмо! Ты же знаешь, в нем 80 % воды, из этого 79 % дерьмо, которое даже пес лакать не будет! А мы поднимаем под музыку, носим наших баб по сцене (называется балет!) — дерьмо! И вся наша дружба — дерьмо! Оставьте меня в покое! Я растворился… исчез… если ты будешь… еще больше ненавижу… (Слог временами становился совершенно невнятным. — В. Н.) Кто-то сказал: если даже алмаз бросить в часы — часы встанут. Наука, не лезь в живой организм! Нам с тобой никогда не созд. мелодию из 6 симф. Чайковского — протяж., как вдох на цветоч. лугах России, которых больше не будет, а будут поля, засеян, скучными травами! Не написать ни тебе, ни мне:

Среди миров, из тысячи светил,

одной звезды я называю имя…

и та-та-та… когда мне тяжело

я у нее одной прошу ответа.

Не потому, что с нею мне светло,

а потому, что с ней не надо света…

И. Анненский.

Ни тебе, ни мне не нарисовать странных девиц Боттичелли, акселераток древней Италии… Так зачем жить?! Мы посредственность. А ты самый бездар. из нас! Друга спасаешь, чтобы ахнули: какой благородный?! Не суетись! И я — барахло! Попробовал— отступился! Спи спокойно, дорог, тов.! Никому не желаю ничего хор. Потому что его все равно не будет. Будет самообман! Самообман химреакций. Пей лучше C2H5OH."

Я читал и перечитывал это злое письмо, и руки у меня дрожали. Я поднялся к себе домой, долго не мог найти спичек к сжег, наконец, это словоизвержение. мятые листочки в пятнах то ли жира, то ли от стеарина свечек…

В лаборатории сидел мой шеф. Я, не поздоровавшись, прошел к своему столу. Шеф прикрыл за мной дверь и многозначительно показал глазами на часы — было двадцать минут десятого.

— Вы что?!

— Ну, опоздал, опоздал! — сказал я, кипя.

— Что, тоже решили?

— Что?

— Сорваться?

— Почему? — Я недоуменно посмотрел на Крестова.

— Все говорят.

— А мне не говорили, — ответил я.

Шеф лаже не улыбнулся, хотя прежде понимал юмор. Я подумал, что, видимо, он проанализировал отношения с младшим научным сотрудником Нестеровым и понял, что теряет его. Не говоря о том, что я ему удобен — все умею, но мало что требую, — он. очевидно, в преддверии раздела института опасается шума, пусть хотя бы и малого, который лишит его морального права упрекать Утешева, что тот не бережет кадры…

— Вы способный ученый, — говорил Крестов, расхаживая передо мной и заложив руки за спину, как будто диктуя, — Специалист редкого профили. В то время как вся страна поворачивается к ИТР, мы, люди НТР, будем признавать свое банкротство и бежать? Понимаю, трудно… А если побегут врачи? Продавцы? Руководители? — Нет, шеф был непрост, он уже острил, что, впрочем, не умаляло его тревогу за меня, вернее, за его человека. — Нет, Нестеров, надо! Мы еще увидим небо в искусственных рубинах! Но лишь бы не война! Сейчас мы поворачиваем к тому, чтобы наладить еще больший контакт с другими науками, идти единым фронтом. И в этом смысле хорошо бы вернуть нашего беглого Джима (он весело проводил параллель с негром из книги Марка Твена). Тем более нам недавно указали — нельзя обходить и общие… фундаментальные темы…

Вот оно что.

— Никогда не известно, что может оказаться важным через энное число лет…

— Это вы о ком? О Косте Иванове? — Наконец до меня дошел смысл его речей. — Пошел он на хрен!

Шеф удивленно уставился и нацепил очки. А я подумал: неужели спелись с Утешевым, заключили как бы союз? И сейчас им обоим нужно, чтобы их любили, чтобы все сидели на месте — во всяком случае, до раздела НИИ, иначе кого делить, если все разбегутся…

— Вы же друзья! Ю ар фройндс! — добавил шеф по-английски. — Почему?! — Глаза его заинтересованно блестели.

— Малодушный тип!

— Гм. — Крестов медленно улыбнулся. И я подумал — он беспокоится только за меня, на Костю ему плевать, не так уж он желает добра Утешеву, чтобы просить своего сотрудника век бегать-искать Иванова. Шеф снял очки, обнял меня, как отец блудного сына, и вышел.