Ольга Бондарева - Жизнь в четырех собаках. Исполняющие мечту

Но поход с Анфисой на выставку отложили до следующего года из-за агрессивного характера девочки. Перешагнув годовалый возрастной рубеж, Анфиса гораздо спокойнее стала относиться к людям, и я надеялась, что к двум годам она окончательно остепенится и мы удачно выставимся.

В начале лета семья пережила пустовку Айны, а за ней и Анфисы. Анфиса запустовала рано для борзой — в год и два месяца. Крепкие и здоровые борзые суки пустуют, как правило, после двух осеней. Хотелось думать, что раннее созревание Анфисы было невольно спровоцировано женскими делами Айны, а не слабым здоровьем самой девочки. Когда держат несколько разновозрастных сук, пустовка одной из них вызывает цепную реакцию пустовок у остальных.

Наян был еще очень молодым кобелем, да и я все твердила о его главном предназначении — любить своих хозяев и охранять Анфису. Проще говоря, к пустующей сестре он не проявил ни малейшего интереса, а вот к своей мамаше, Айне, подходил и пускал слюни. За эти похотливые проделки Наян получал ладошкой по заднице и послушно удалялся спать.

Иное дело — Сармат. Недремлющие очи великого дамского обольстителя пылали огнем и он набрасывался сзади то на Анфису, то на Айну.

Но обе девочки не отвечали взаимностью на его неприличные притязания. Более того, Сармат действовал им на нервы.

Анфиса не понимала, чего от нее добивается назойливый и разгоряченный папаша, и пряталась в спальне, свернувшись калачиком на кровати.

Что до Айны, то ее совратить невозможно было в принципе. Она увесисто плюхалась задом об пол, а распаленный и обманутый в надеждах Сармат бегал вокруг, тщетно разгадывая любовный код доступа к супруге, и страдальчески скулил.

Сармат — очень умный пес. Супруг величает кобеля «академиком». Но даже академические мозги Сармата не справлялись с житейской непосредственностью мышления Айны.

И все же Сармат однажды изловчился. Что тут началось!

Укушенный кобель тоже разразился обиженным воплем, который разнесся по всем этажам дома. Я прикрикнула — он замолчал. Утихнув, Сармат стал зализывать место хватки и кидать на меня зловредные взгляды.

На крики прибежал супруг. Завидев его, Сармат попытался скрыться в комнате сына, но муж его догнал, взял рукой за ухо и завел профилактическую беседу. Кобель пищал, как щенок, и старался изобразить виноватость в своих бесстыжих глазах. Муж разъяснил Сармату, что гульки с бабами временно прекращены. От гулек появляются детки — как, например, Наян и Анфиса, — и посему вяжутся кровные борзые с разрешения хозяев. Непослушание может закончиться для Сармата жизнью на помойке.

Голова кобеля повинно склонялась все ниже и ниже. Она почти уперлась носом в пол, когда супруг в завершение разговора бросил сакраментальную фразу: «Тронешь суку — всех вновь рожденных щенков оставим в доме, жрать вообще будет нечего!» Слова мужа повергли Сармата в ужас. Кобель вскинулся и взвыл не собачьим голосом. Голосило само пространство: «О нет, только не это! Хватит детей! Мне хватит детей! Я люблю покушать. Я хочу и дальше кушать! Я больше не буду…»

И действительно, Сармат присмирел. Как истинный кобель, попыток добиться любви он, само собой, не оставил, но проделывал их в отсутствие мужа и непременно у меня на глазах — видимо, чтобы я его вовремя останавливала. На быстро прошмыгивающих мимо сук он охотился лениво и скучно, без надежды на успех, по инерции. Его любовная страсть была подавлена воспоминаниями о разговоре с супругом. Промазав в очередной раз, Сармат моментально одумывался и недружелюбно порыкивал вслед каждой из улизнувших от него сук.

Но сомнения относительно хозяйских наставлений не покидали умную голову кобеля, и он спешил ко мне за разъяснениями. Сармат заводил «разговоры» на философские темы: о смысле бытия, необходимости продолжения рода и несуразности ограничений в данном вопросе. Кобель подытоживал свою «речь» громким и возмущенным завыванием.

Я выслушивала Сармата до конца и не перебивала.

Когда он замолкал, успокаивался и ложился у моих ног, я ласкала своего кобеля, разминая ему ушки, и отвечала на его неразрешимые вопросы. Мои объяснения были обстоятельными. Я говорила и говорила Сармату, употребляя сложные и длинные предложения, и ссылалась на законы диалектики.

Кобель внимательно слушал и не сводил с меня проникновенного и недоверчивого взгляда. И вправду, все мои умозаключения сводились, в конце концов, к одному: мы не в состоянии прокормить много собак. Что-то в моих доводах и выводах было не так.

Осознавая свою ученую неубедительность и научную несостоятельность, я утешала моего дражайшего кобеля, что у него еще будет любовь, будут суки и детки. Хорошее надо выстрадать и выждать, тогда оно обязательно придет. Сармат покорно вздыхал и сладко засыпал подле меня.

На ночь его запирали в комнате сына — от греха подальше. Измученный дневной охотой за суками, кобель сладко почивал в ночные часы.

Машке весной исполнилось четырнадцать лет, но она не оставляла надежды найти родственную душу мужского пола. Что поделаешь — любви все возрасты покорны. «Пока дышу — надеюсь», — гласит древнее латинское изречение. Едва дыша, Машка не сдавалась и надеялась. Наперекор судьбе. И она дождалась большой и взаимной земной любви. Кошка отдала нерастраченные чувства Наяну. Он был сыном Сармата, — безответно любимого когда-то Машкой кобеля. Решающим же стало то, что Наян не обижал, не прогонял и тем самым не унижал старенькую кошку.

Машка постоянно пребывала вблизи Наяна. Она лизала его морду и нос. Они часто перенюхивались — я думаю, в эти мгновения Машка делилась с Наяном жизненным опытом и жаловалась на больные косточки и слабенькое сердцебиение. Ей — маленькой — нравилось прижиматься к массивному и надежному телу Наяна. Машке передавалась жизнеутверждающая сила от могучего молодого организма. От Наяна исходила энергия, которая поддерживала уходящие силы старушечьего кошачьего тельца.

Машка часто ложилась перед Наяном на спину и подставляла ему живот.

Наян бережно тыкал носом в крошечный животик кошки и мог даже его лизнуть. Так же, носом, он переворачивал и передвигал Машку — нежничал, как умел. Отзывчивый Наян не возражал против кошачьей расположенности. Огромный Наян ценил внимание и любовь мелкого кошачьего создания. Машка мурчала ему в знак признательности, и бесконечное счастье проглядывало сквозь ее прикрытые глаза.

Анфиса в отношения брата и кошки не вмешивалась, воспринимая их как данность. Она не ревновала ни Наяна к Машке, ни Машку к Наяну. Кошку девочка уважала с детства, следуя материнской традиции, но в ее обществе особо не нуждалась. Что касается брата, то Анфиса знала, что Наян любит ее больше остальных (и это полностью соответствовало действительности) и она может увести его от кошки в любое, удобное ей для игр время. Наян всегда и с неизменным обожанием смотрел Анфисе в рот, выполняя ее желания и повторяя вслед за ней все ее проделки.