Тадеуш Бреза - Валтасаров пир. Лабиринт

— Это ученица моя, Галина Степчинская, очень способная. Но как это ты сразу ее приметила?

— Вот, представь себе, приметила! — засмеялась Иоанна. — Приметила!

Вечером, после десяти, Збигнев Хаза и Анджей на грузовике подъехали к бывшей дворницкой, где жили теперь сестры Уриашевич с матерью. Стараясь не шуметь, вошли они в дом; Анджей нес брезент, веревку, инструменты, Хаза — комбинезоны, лопаты и кирку. На лестнице их уже поджидала взволнованная Ванда, чтобы передать ключ от комнаты жилички. Осторожно сложили они в угол все, что принесли с собой. В лабораторию решено было идти, когда стихнет все вокруг. С картиной можно было провозиться и не один час. И Хаза, который боялся надолго оставлять машину ночью без присмотра, сказал, что поставит ее в гараж и тотчас вернется. После его ухода Ванда внезапно расплакалась.

— Представь, ксендз Завичинский проболтался маме!

Анджей с недоумением посмотрел на тетку.

— Проболтался про Иоанну! — И, с трудом сдерживая слезы, она продолжала: — Явился, когда меня дома не было, а Тося вышла за углем; дверь ему открыла Климонтова.

— И обо мне рассказал? — спросил Анджей, и сердце у него забилось.

— О тебе — нет, это-то мы ему втолковали, и он дал слово молчать. А про Иоанну вообще речи не было. Мы ведь не знали, что она приезжает. А он — старый человек, сам не догадался. И что теперь будет?

— Как бабушка? Хуже ей? — встревожился Анджей.

— Трудно сказать, но очень уж она возбуждена. И мы волнуемся.

— А как она к этому отнеслась?

— Ни словом не обмолвилась, что знает. Завичинский сам признался во всем.

Рассерженная и удрученная Ванда комкала, перекладывала из руки в руку носовой платок. Наконец, овладев собой, встала и спросила уже спокойнее:

— Может, еще раз спустишься или уже запомнил, который подвал наш?

Футляр с картиной решили временно спрятать в подвале, принадлежащем Уриашевичам. Еще утром Анджей отгреб картошку в угол, освобождая место для картины и инструментов.

— Теперь попрощаюсь с тобой, ты сиди здесь тихо, а то мама на каждый шорох внимание обращает.

Ванда прикоснулась к лицу Анджея: хотела погладить, но отдернула руку, вспомнив, какая она шершавая.

— Располагайтесь, как дома, комната до утра в вашем распоряжении, Климонтова только завтра к вечеру вернется. А напачкаете, я приберу. — В дверях она посмотрела на часы. — Скоро и за «Пиром» пойдете. Как все это грустно!

Но Хаза пропал куда-то. Анджей высунулся в окно. Тихая бархатистая ночная тьма с лунным серпиком вверху. Справа, точно острые уступы скал, высились стены сгоревших домов. Время от времени, как камни в горах, скатывался с них комок извести или обломок кирпича. Слева и прямо перед Анджеем простирался неровный пустырь, в тот час совершенно безлюдный. Можно было начинать, но Хаза не появлялся.

Анджей спустился вниз и, чтобы успокоиться, решил заранее прикинуть, с какой стороны удобнее подойти к дворницкой с тяжелой ношей, когда все уже будет позади. Кратчайший путь — через изрытый снарядами двор — оказался неподходящим. Лучше уж сделать крюк, хотя и там он то и дело спотыкался. Вдруг кто-то схватил его за рукав: Хаза! Но Анджей нисколько не обрадовался, напротив, ему стало страшно: что, если, несмотря на темноту и безлюдье, их так же вот захватит кто-нибудь врасплох.

Первым делом надо было убрать обломки, которые преграждали доступ к подвальному окну и мешали выпилить решетку. Они расстелили брезент и, улегшись на него в комбинезонах, бесшумно стали откладывать в сторону кусок за куском. Из подвала тянуло смрадом, особенно невыносим сделался он, когда они принялись за решетку. Вслепую работать теперь было уже нельзя, поэтому они встали на колени и укрылись с головой брезентом из опасения, как бы их не выдал свет. Один пилил, другой светил. Когда очередь светить была за Анджеем, он, извиняясь, гасил то и дело фонарик, чтобы впустить под брезент свежего воздуха: от смрада его мутило. Они попытались было отодвинуться немного от стены, но тогда свет рассеивался; ничего не поделаешь, пришлось оставаться у этого смердящего оконца под брезентом, как под одним одеялом. Но самое неприятное было, что Анджею предстояло спуститься туда, откуда исходил этот отвратительный запах, несомненно, трупный: так воняло из подвалов многих сотен домов, разрушенных в восстание. Вонь ужасная, но картины, которые рисовало воображение, были еще ужасней.

Когда решетка наконец подалась и упала в подвал, увлекая за собой щебень и мусор, который долго сыпался вниз, Анджей попросил Хазу обвязать его веревкой, которую они прихватили на случай, если придется вытаскивать картину наверх через подвальное окно. Хаза, не отвечая, посветил фонариком внутрь и заглянул: глубок ли подвал?

— Неглубокий! — сообщил он. — Уцепись за остатки решетки и спускайся. Веревка тебе ни к чему, да и не выдержит она: слишком тонкая.

— Зато длинная! Это для связи с тобой. Я каждую минуту буду дергать за веревку. Прекратятся рывки, значит, со мной что-то случилось!

— Давай лучше я спущусь!

— Я быстрее тайник найду. Ничего не поделаешь!

Коснувшись пола, он долго ощупывал носками ботинок грунт, прежде чем встать на ноги, а потом попросил фонарик.

— У тебя ведь есть, — напомнил Хаза.

— Дай второй! Я верну сейчас.

Зажав в каждой руке по фонарику, словно револьверы, Анджей двинулся вперед. Он шел, поминутно дергая веревку, освещая все закоулки. Ни скелетов, ни разложившихся трупов; вообще никаких неприятных неожиданностей. Только пустые бутылки кругом, битые реторты, металлические тигли, покрытые то ржавчиной, то зеленью, негодные термометры, части приборов — старый, ненужный хлам, но и его немного. Вещи все знакомые! Он заглянул в соседнее помещение, в следующее — везде одно и то же. Все по-прежнему. Разве что пыли чуть больше, налет известки на всем, да кое-где кирпичи повыпали из стен под напором взрывной волны. Той самой, наверно, которая разрушила лестницу из лаборатории в подвал, обломками завалив и проход к тайнику, где хранился «Пир». Беда невелика!

Анджей огляделся — здесь ему был знаком каждый уголок, это единственное, что уцелело в неприкосновенности от всей фабрики, от особняка Левартов, флигелей, складов, пережив сентябрь, войну, восстание. Анджей остановился и покачал головой: вот ирония судьбы, почему сохранилось именно это место, а не другое. Из задумчивости его вывел Хаза. Не получая сигналов, он нетерпеливо дернул за веревку. Анджей очнулся и тем же путем пошел назад. Под оконцем фонарик осветил дохлую кошку — ее присыпало мусором, когда они высадили решетку. Это она и воняла так. Впрочем, теперь уже меньше: только голова, кончики лап да хвост виднелись из-под пыли и щебня. Анджей протянул Хазе фонарик.