Тадеуш Бреза - Валтасаров пир. Лабиринт

Ни малейшего следа улыбки на его лице теперь не было.

— А что с этим человеком?

— Как что? Сидит.

— А остальные из твоей группы?

— Кто под амнистию попал после указа, кто вообще легко отделался. По-разному…

Он перестал вертеть стакан и заглянул Анджею в широко раскрытые глаза.

— А ты бог весть что обо мне подумал!

Сказал и потянулся так, что кости хрустнули.

— Мне твоя тайна известна, тебе — моя, — прибавил он, хотя это противоречило тому, в чем он только что заверил Анджея. — Вот мы и квиты. А теперь молчок, ни слова больше.

Уриашевич заметил, что официантка, которая перед тем подавала им пиво, все поглядывает на Хазу, кокетливо и фамильярно улыбаясь. Стараясь не думать о том, что услышал, Уриашевич кивнул в ее сторону и прошептал:

— Вы знакомы, наверно, и довольно близко. Она бывала у тебя?

— Кто?

— Вон та!

Хаза рассеянно посмотрел на женщину, не в силах сосредоточиться.

— Эта? Не помню, — сказал он, а на улице прибавил: — Не помню, хоть убей! Говорю это не из галантности, чтобы тайну сохранить, а просто на самом деле не припомню. Ну их всех к черту! Я что-то не в своей тарелке сегодня.

И до самого дома не сказал больше ни слова.

Полковник Венчевский предъявил свое удостоверение портье в гостинице при сейме и, получив пропуск, осведомился, где лифт. Перед триста одиннадцатым номером он остановился и посмотрел на часы. Да, здорово опоздал. Несмотря на это, он отошел в глубь коридора, поставил набитый портфель на подоконник и, открыв его, тщательно отобрал бумаги с таким расчетом, чтобы их было не слишком много, но и не мало. И только после этого приблизился к двери и громко постучал.

Иоанна притворилась, будто не слышит. Ее самолюбие было уязвлено. Какой-то полковник разбудил ее в восемь утра, попросил разрешения прийти в девять, в половине десятого позвонил, сказав, что будет через час, а в назначенное время пришлось из-за него опять бежать к телефону в другой конец коридора, чтобы услышать, что он, к сожалению, опаздывает. На этот раз полковник сдержал свое обещание: опоздал, что называется, солидно.

— Entrez [5] Войдите (франц.) . , — откликнулась она, когда он постучал вторично, но на вошедшего не взглянула.

— Пани Уриашевич?

Она обернулась, вскинув голову, чтобы светлые рассыпавшиеся волосы не заслоняли лба. Вид офицера привел ее в недоумение.

— Это ни на что не похоже! — Она покраснела от злости. — Я сейчас ухожу и не желаю видеть никакого полковника Венчевского!

Перед ней стоял худенький, узкоплечий молодой человек — очевидно, адъютант, присланный сообщить, что встреча опять откладывается.

— Это я! — пролепетал полковник, чье высокое звание совершенно не соответствовало моложавому виду. Но он привык к подобным недоразумениям. — Прошу простить за опоздание!

И принялся объяснять, почему так получилось. Думал утром только заглянуть на строительство, а там свалилась на него куча важных, неотложных дел. Его любезность обезоружила Иоанну. Она взглянула на него внимательней: худой, круги под глазами, держится просто, хотя официально. И слово «строительство» произносит как-то особенно значительно. Иоанна, как приехала из Парижа, только и слышала везде это слово. Но в устах полковника оно звучало несколько странно.

— Все вы здесь что-то строите! — сказала она.

— К сожалению, не все! — ответил полковник. — Еще далеко не все!

«Если он связан со строительством, — подумала Иоанна, — чего ему надо от меня?» Это было непонятно.

— А вы, полковник, что же строите?

Молодой полковник ответил спокойно и вежливо, как всегда:

— Восстанавливаю здание Варшавской оперы.

— Оперы?

— Да, Оперы.

Столь грандиозное предприятие не вязалось в представлении Иоанны с особой скромного молодого полковника. И она рассмеялась. Он никак не отреагировал на ее смех. Разве что слегка помрачнел.

— Простите, — понизила голос Иоанна, почувствовав, что обидела его.

— Ничего, — тихо ответил Венчевский. Подобный смех был ему не в диковинку. И раздражал его. Не сам смех, а то, что крылось обычно за ним. — Ничего!

Он растолковал Иоанне, что пришел по поручению министерства обороны. Армия обязалась восстановить комплекс варшавских театральных зданий между бывшей улицей Фоха и Вербной.

— Армия? — В глазах Иоанны опять вспыхнула насмешка: что может быть общего между армией и восстановлением театров.

— Да, армия! — спокойно и вежливо, по своему обыкновению, подтвердил полковник, испытующе глядя на балерину. — В продолжение десяти лет театры будут находиться в ведении армии, а уже потом перейдут к властям гражданским, к городскому совету. И отныне каждый воин, будь то солдат или офицер, будет поддерживать связь с театром. Вы, конечно, понимаете, как это приобщает к культуре.

— Любопытно! — протянула Иоанна.

Слова полковника ни в чем не убедили и не разуверили ее, но усмехаться она перестала.

— Вот планы, взгляните!

И он разложил заранее приготовленные бумаги на свободном краешке стола. Теперь речь его потекла свободней, вопрос был знакомый, его часто приходилось обсуждать в разных инстанциях. Чтобы завоевать расположение Иоанны, он принялся выкладывать все, слышанное от архитекторов, и даже сам вдохновился, начав описывать здание Оперы и особенно сцену и подсобные помещения.

— Вот поглядите, к примеру, сколько места отводится балету!

Венчевский развернул рулон.

Иоанна взяла в руки план этажа, который был отведен под балетное училище, репетиционные залы и танцклассы.

— А вот сцена! Смотрите, как великолепно оборудована! Здесь все есть. До сих пор наши балетные сцены…

— Сцена, но кто на ней будет танцевать? — перебила его Иоанна. — Долгие годы понадобятся…

— Вот поэтому я к вам и пришел! — не выдержав, перебил ее, в свою очередь, полковник. — Если понадобятся долгие годы, — выпрямился Венчевский, — тем более нельзя мешкать! Надо немедля браться за дело и в день открытия нового, восстановленного театра показать жителям Варшавы балет. И в дальнейшем эту работу продолжить.

Иоанна засмеялась — без иронии, но скептически.

— Уж слишком просто вы все это себе представляете!

— Пожалуйста, конкретней! Что вы имеете в виду? — спросил с горячностью полковник.

— Замечательные польские танцоры всегда были! — оседлала она своего любимого конька. — И у Джуса, у Бюзи, у Иды Рубинштейн! Нижинский, Нижинская, Кшесинская, Сулинская, Олькин — это все поляки! Но вот балет польский, как таковой, — где он?

Венчевский разглядывал ее. Лицо массивное, преждевременно состарившееся, но глаза необыкновенные! Она то и дело встряхивала головой, пальцами отводя падавшие на лоб волосы. Говорила быстро, часто смеялась, к месту умела и чертыхнуться.