Тадеуш Бреза - Валтасаров пир. Лабиринт

— Может, вы думаете у Кавальканти не было поляков? — Она указала Венчевскому на большую цветную фотографию, которую всюду возила с собой и вешала на стену там, где останавливалась на более длительное время. На фотографии Иоанну окружала группа девушек в трико оранжевого и золотистого цвета. Девушки изображали пламя, а она, с глазами, поднятыми к небу, в голубом с серебряными лилиями камзоле, — Жанну д’Арк на костре, в самой эффектной сцене балета, который ее прославил. — Были, были! Под сценическими псевдонимами — итальянскими или французскими, как я, например. А вы, наверно, и не подозревали об этом?

Действительно, полковник Венчевский об этом не подозревал. О балете Ральфа Кавальканти, как и о существовании Уриашевич, он только вчера узнал из газет, а сегодня явился к знаменитой балерине. Фамилии нескольких польских танцоров, о которых упомянула Уриашевич, доводилось ему слышать и раньше, но теперь он не без удовольствия отметил про себя, что их было гораздо больше. Вот уже год, как он с головой ушел в театральное строительство. А несколько месяцев назад пришлось в связи с восстановлением Оперы взять на себя еще заботы о балете. Влачивший до войны жалкое существование и пришедший в полный упадок во время оккупации, он срочно нуждался в опытном наставнике. И мысли об этом не давали в последнее время покоя полковнику Венчевскому.

— Кто хотел выдвинуться, тот эмигрировал, — продолжала Уриашевич. — У нас на это рассчитывать не приходилось, не было условий.

— Да, плохо было! — кивнул полковник. Тема знакомая, кое-что ему было известно, и в причинах, в подоплеке всего этого он немного разбирался, но вдаваться в общие рассуждения не стал, а просто обратился к Иоанне: — Сейчас многое зависит от вас!

— От меня? — Иоанна была приятно удивлена.

Полковник глубоко вздохнул.

— Я был бы счастлив, если бы удалось привлечь все лучшие силы, какие есть в стране.

И посетовал на ее коллег. Подвизаются они и в цирке, и в ночных дансингах, и в разных недолговечных театриках, только его, Венчевского, не дарят своим доверием. Их привлекают большие заработки, быстрый и шумный успех, а в Варшаве, где нет жилья, что может их прельстить? Одни обещания, радужные перспективы, пожалуй, заманчивые, да уж очень отдаленные; им кажется, это все на воде вилами писано.

— Ваше имя перетянуло бы чашу весов! — воскликнул он. — Я уверен, вашему примеру последовали бы многие. — И обрисовал ей ситуацию: — Министерство не может мальчишкам и девчонкам из кордебалета платить больше, чем генералам. Но никто из ваших младших коллег не хочет этого понять, не говоря уж о старших — у них, когда речь заходит о жалованье, претензии ни с чем не сообразные. Никак не могут решиться. Поговоришь с ними, вроде бы все понимают, а на другой день приходят и отказываются. Или вообще не приходят, но это дела не меняет. Они предпочитают первое попавшееся, самое ничтожное эстрадное бюро в Катовицах, которое поставляет танцоров для кабаре или поездок в сельскую местность. Конечно, когда есть ангажемент, они по сто тысяч злотых зарабатывают и больше. Но ведь и без работы по многу месяцев приходится сидеть, вот чего они не учитывают.

Иоанна ему поддакивала. Все это вещи ей знакомые. Полковник продолжал излагать свои соображения. Говорил, как представляет он себе постановку балетного дела, о ближайших задачах и перспективах настоящего балета, упомянул и о балетном училище. И тут Иоанна вспомнила, что слыхала от знакомых о каком-то военном в высоком чине, который с некоторых пор проявляет интерес к балету. Так это он, Венчевский! И снова в ней ожила строптивость.

— И балеринам будут читать в этом училище лекции по диалектике? — съязвила она.

Полковник хмуро глянул на нее. Не любил он эту манеру разговора у артистов: все бы им вышучивать да сомнению подвергать. Он полагал, что после всего сказанного Уриашевич оставит этот тон.

— Так, по крайней мере, говорят! — смеясь, продолжала Иоанна.

— И правильно говорят! — ответил полковник сухо. — Конечно, если иметь в виду существо дела, а не то, как вы себе это представляете. Да, учебной программой предусмотрены лекции, которые должны формировать мировоззрение.

— У артистов? — сделала большие глаза Иоанна. — А на кой черт оно им?

— А для того хотя бы, — сдерживая раздражение, ответил сквозь зубы полковник, — чтобы понять разницу между настоящим искусством и кабаре!

Она умолкла. Он понял, что приструнил ее, и немного погодя вернулся как ни в чем не бывало к прерванному разговору, сообщив в заключение, что пока располагает только двумя залами для занятий и репетиций. Разумеется, не в здании будущего театра, а в доме военного ведомства.

— Может, хотите взглянуть?

— А почему бы и нет!

Вежливо, сдержанно подал он ей пальто. И пока она искала сумочку, зонтик и перчатки, наблюдал за нею. Странные люди эти артисты! Чего угодно он от них ожидал, только не того, что так трудно будет их увлечь.

Когда они спустились на лифте, Иоанна обнаружила, что потеряла перчатку.

— Она в коридоре, наверно, или у двери! — крикнула она вдогонку полковнику, который отправился на розыски.

Перчатка лежала под дверью. Венчевский нагнулся за ней, и тут, не заметив его в полутьме, на него налетела коридорная.

— Где пани из триста одиннадцатого? — Она так спешила, что едва извинилась. — Ее по междугородному вызывают из Катовиц!

— Из Катовиц?

— Из Катовиц! Из Катовиц!

— Пани, с которой я только что вниз спустился? — уточнил полковник.

— Да, да!

— Скажите, пожалуйста, что она ушла. Пусть позвонят через час.

Он не удержался и послушал, повторила ли она его слова.

Внизу Иоанна весело сказала, увидев перчатку:

— Спасибо, полковник! Вы прекрасно справились с заданием!

— Вы очень любезны! — поклонился Венчевский.

Перед гостиницей его ждала машина, они сели в нее, и по дороге он спросил:

— Анджей Уриашевич не родственник ваш случайно?

— Племянник мой. Мы вместе приехали из-за границы.

— Отлично! До войны он, кажется, учился в политехническом институте? Пусть непременно зайдет ко мне, у меня есть для него интересная работа. Мы ведь одноклассники!

Иоанна удивленно посмотрела на него.

— Сколько же вам лет, полковник?

— Ровно столько, сколько Анджею.

— Двадцать девять?!

Услышанное напомнило ей недавнее столкновение с полковником. Оно, видно, не давало ей покоя.

— Двадцать девять лет! — пожала она плечами. — А вы еще поучать меня беретесь, что нужно и не нужно нам, артистам, — мне, артистке, которая выступала, когда вас и на свете еще не было! Да, да, уже выступала!

Теперь он окинул ее удивленным взглядом.

— Быть этого не может!

— Еще как может! — Голос у нее повеселел. — Да я вам в матери гожусь! — воскликнула она со смехом.