Збигнев Домино - Пора по домам, ребята

Было воскресенье. Весеннее, солнечное. Через открытое окно вливается утренний, свежий воздух. Слышен монотонный, глухой шум моря. В Зеленом все, что можно было засеять, было засеяно. Осталось только ждать урожая. Со дня на день начнется сенокос. А мины еще не всюду обезврежены, окопы и воронки не засыпаны, разбитая техника с полей не убрана. Но Таманский уже дал согласие, чтобы с этого дня наконец-то были воскресенья. Как всегда, в мирное время. Субботним вечером поручик Талярский провел напоследок инструктаж, обговорил распорядок дня в роте, назначил наряды. И вот отмечают солдаты первое, с незапамятных времен, мирное воскресенье, кто как хочет. Родак решил отоспаться за все дни. Он даже подумывал, может, удастся выбраться на мотоцикле в Грудек, проведать в госпитале Ваню и Клару, но как раз после полудня он заступал на дежурство, просить Талярского освободить его не хотелось, тот все еще дулся на него. Так и бездельничал Родак в то погожее солнечное утро, даже на завтрак Гожеля не сумел его вытащить. Но как долго можно болтаться без дела? Он встал. Сделал пару приседаний, размялся, покрутил плечами, широко зевнул и отворил настежь окно. Море, которое из окна казалось темно-зеленым, набегало пенистыми гребнями на желтый песчаный пляж, шумело и шумело. Как тайга. С тех пор как Сташек увидел первый раз море, он не мог на него наглядеться. Любил бесцельно бродить по пляжу. Или сидеть на дюне и всматриваться в морскую даль. «Пойду поброжу немного у моря. А может, побриться? Все-таки воскресенье!» Сташек провел рукой по щекам и улыбнулся своим мыслям. «А что, собственно, брить-то: три волосинки и те мягкие, как у кролика». Обычно он возмущался, когда товарищи подсмеивались над его еще юношеской растительностью. Отыскал в своих небогатых пожитках трофейную бритву, подсмотренным у отца движением попробовал пальцем острие, наклонился к стоящему на комоде зеркальцу и начал насухо скрести бороду. Больно. Гожеля, у которого была черная и густая, как у разбойника, щетина, не расставался с помазком и мыльницей. Сташек нашел, что нужно для бритья, только не было теплой воды. Взял чайник, вышел в коридор и постучал в дверь к Штейнам. Садовник и его седовласая жена остались жить во дворце. Солдаты уже привыкли к ним, этим незаметным, трудолюбивым, всегда готовым прийти на помощь людям. Родак и Гожеля, жившие по-соседству с ними, с их маленькой кухонькой и комнаткой, часто пользовались услугами и помощью Штейнов, особенно аккуратной и хозяйственной фрау Штейн, которая всегда была готова помочь им — то даст чайник с кипятком для заварки чая, то утюг или таз, прибирала их комнату, даже стирала им рубашки и штопала мундиры. Только трудно было понимать друг друга, ибо ни Гожеля, ни Родак не знали немецкого. И только когда приходил Браун, они могли обо всем договориться.

Сташек снова постучал, за дверью Штейнов была слышна какая-то возня, но ему довольно долго не открывали. Наконец возня утихла, и дверь приоткрыла фрау Штейн. Она была явно испугана и чем-то взволнована. Сташек протянул чайник.

— Wasser, — сказал он, — горячей. Побриться, — провел он рукой по подбородку.

— Ja, ja… Warm Wasser, bitte, bitte [9] Да, да… Горячей воды, пожалуйста, пожалуйста (нем.) . .

Взяла чайник и ушла на кухню. Родак вошел вслед за ней. На кухне, кроме фрау Штейн, никого не было. А ведь он отчетливо слышал за дверью не только возню, но и приглушенные голоса. Это показалось ему странным. Фрау Штейн торопливо наливала кипяток в чайник, шумно двигала кастрюли. Пролитая вода шипела на раскаленной плите. С кем же разговаривала фрау Штейн? Со своим стариком? Но почему он спрятался в комнату? Может, был не одет? Наверное, мылся. Родак внимательно осмотрел кухню. Да, старик определенно мылся, потому как на натертом крашеном полу он заметил мокрые следы, ведущие в комнату. Таз с водой, полотенце и немецкий военный ремень, повешенный на умывальник.

— Bitte, Herr Offizier, bitte! [10] Прошу вас, господин офицер! (нем.) — фрау Эльза подала ему чайник и опустила глаза.

— Спасибо и извините за беспокойство.

Он машинально ответил по-польски, не задумываясь, поняла ли она его. Фрау Штейн поспешно закрыла за ним дверь. Он нарочно громко кашлянул, хлопнул дверью своей комнаты и на цыпочках, потихоньку, возвратился к их двери. Но там было тихо: ни возни, ни каких-либо других звуков. Но этот ремень? Ну и что? Мало ли теперь военных вещей носят люди! Вернулся к себе, насвистывая, закончил бритье, надел мундир со свежим белым подворотничком, причесался, ковырнул ножом несколько раз тушенку и вышел в парк. Когда он проходил мимо окна Штейнов, вспомнил висевший на умывальнике военный ремень. Никогда такого у старого садовника не видел. Направился по аллее парка к морю. Под большим каштаном сидели несколько солдат, подставив лица солнцу, курили. Юлек Бжозовский тихонько напевал, подыгрывая себе на гармошке.

— Присядь, старший сержант, куда так торопишься?

Гармонист поднял голову и заиграл тише.

— Видел Дубецкого? — спросил он.

— Как я мог его видеть? Ведь Дубецкий в госпитале.

— Вернулся вчера поздно вечером. Минуту назад был здесь, искал тебя, сказал, что у него к тебе какое-то дело. Везет же парню. Нога зажила, а он еще неделю отпуска получил.

— Где он сейчас может быть?

— А черт его знает. Наверное, поковылял к Гожеле.

— Пойду поищу его.

Дубецкий, Фелек Гожеля и две девушки, Зося и Тереса, сидели на скамейке на берегу моря.

— О, легок на помине, — обрадовался Гожеля.

Зося, живая, симпатичная блондиночка, за которой явно приударял сам поручик Талярский и которая столь же недвусмысленно отдавала предпочтение капралу Гожеле, воскликнула с притворным удивлением:

— Где вы прятались, Сташек?! Я вас так давно не видела! Мы только что говорили о вас. Стефан вернулся из госпиталя и привез записку от Эвы. Она пишет, что живут хорошо, что в госпитале заботливо ухаживают за Кларой. И что скоро вернутся в Зеленое, а если представится возможность, то поедут прямо в Варшаву. Вот тебе и подружки! Прямо в Варшаву, а меня одну хотят здесь бросить!

— Ну так уж и одну, Зося. А я что, не в счет? — вмешался Гожеля, пытаясь обнять девушку.

— Отстань. Послушайте дальше, Сташек. В конце Эва пишет дословно так: «Передай особенно горячий привет Сташеку Родаку, это действительно мировой парень, ведь он все время заботился о нас, как брат…»

— Тоже мне брат нашелся! — снова перебил Фелек.

— Ты успокоишься или нет? — возмутилась Зося. — Тебя-то, впрочем, трудно представить в роли брата, но Сташек… «Мы говорим нередко о всех вас и вспоминаем вас с теплотой». Вот видите, Сташек?