Шэн Кэи - Красные туфельки

— Я ходил на улицу Дундацзе, не веришь, спроси у сына. — Отец показал на меня. — Я предупредил его, перед тем как уйти, точно, сынок?

— Да, — откликнулся я, и в животе у меня резко кольнуло, точно кто-то сдавил кишки.

— Что ж ты мне раньше не сказал? — рассердилась мать.

— Забыл, только сейчас вспомнил, — живот снова пронзило болью.

А что отец? Нет, он никогда в жизни не извинялся передо мной, равно как и не благодарил. А может, он и вправду был на улице Дундацзе, кто его знает? Я не стал его разоблачать, даже не знаю почему. Я не ждал от него никакой признательности, даже не могу сказать наверняка, почувствовал ли я отвращение к нему. Да кто угодно может выходить из дома Гаомянь или кого-то там ещё, это их воля. Но я больше не хотел разговаривать с ним на эту тему. Я вообще был человеком неразговорчивым, а в тот год и подавно.

Однако я стал много чего замечать, это касалось например, случаев, когда отец упоминал в разговоре Гаомянь, когда выходил от неё, или даже когда просто проходил мимо её арки. По правде говоря, после того раза я только однажды видел, как он выходил из её дома, это случилось в день её смерти. С аптечкой в руках он торопливо забежал в её дом, а потом вышел оттуда, скорбно понурив голову. Он не спас Гаомянь, смерть сразила её, вместе с тем это стало поражением для отца. Когда я замечал отца на подходе к её арке, моё сердце вдруг, встрепенувшись, замирало и начинало биться лишь тогда, когда он проходил мимо. К счастью, те несколько раз, когда я наблюдал это, он всегда проходил мимо.

Пока не умерла Гаомянь, в тот дождливый сезон, кроме проклятых дождей, мать, наравне с улицей Хуацзе, поносила именно Гаомянь. Родители часто ссорились, до матери долетали какие-то слухи, и хотя они были безосновательны, она им всё же в некоторой степени верила. Ей казалось, что походы отца к Гаомянь участились, да и сплетни соседей подтверждали, что его поведение вышло за рамки привычного. Отец пускался в объяснения. Во время ссор с матерью он всегда начинал что-то доказывать, словно оправдывался:

— Сама посуди, я ведь врач, даже если кошка заболеет, я не смогу сидеть сложа руки, что уж говорить о людях!

— Да сколько кошек вокруг бродит задрав хвост, что-то не видела я, чтобы ты о них заботился.

— А они меня не звали. К тому же я и не знаю, считать ли за болезнь их задранные хвосты.

— А у той женщины, которая тебя позвала, — усмехнулась мать, — ты уже выяснил, что за болезнь?

— Если бы выяснил, уже давно бы вылечил.

Порой мне казалось, что они просто соревновались, кто кого переговорит. В ходе постоянных перебранок они изрядно поднаторели в искусстве красноречия. Как следствие, меня они в этом смысле считали совершенно никудышным. Я становился всё более молчаливым и уж никак не походил на их сына. Мать могла лишь пилить отца, потому как устраивать за ним слежку грозило ей потерей лица. Тем более она не собиралась устраивать очной ставки в доме той женщины. Возможно, отец всё-таки побаивался этого, из-за чего всегда старался спустить всё на тормозах.

Рассказать о чём-то, что, быть может, вас окончательно разочарует, я не могу, ведь до сих пор я не знаю, было ли что-то у моего отца с Гаомянь или нет, вам это лучше знать. Сейчас родители уже на пороге второй половины жизни, и неизвестно, вспомнят ли они ещё когда-нибудь Гаомянь. Я же, как сын, не могу спрашивать их о ком бы то ни было, кто вставал между ними. И пусть моя мать всё прекрасно поняла, мои сведения о Гаомянь не стали подробнее, чем в четырнадцать лет.

Отец практически каждый день листал в кабинете толстенный трактат по медицине. Такое случалось в дождливые дни. Когда же дождь прекращался и от духоты выступал пот, отец в отсутствие больных расстёгивал рубаху и утыкался в книгу, почёсывая грудь и спину. Он говорил, что никак не может поставить Гаомянь диагноз. Бянь Цюэ, Чжан Чжунцзин, Ли Шичжэнь с таким случаем болезни не сталкивались. Отец сидел со взъерошенными волосами, погрузившись в чтение.

Мебель и одеяла на улице Хуацзе уже стали покрываться плесенью, не успевавшая просыхать одежда жутко воняла. В тот день родители куда-то вышли, а я сидел на каменном пороге, уставившись на противоположную стену дома, поросшую мхом. И вдруг пришла Гаомянь, я не слышал, как она подходила, лишь уловил едва уловимый аромат магнолии. Инстинктивно повернув голову, я заметил, что она стоит рядом. Я попытался подняться, но неожиданно натолкнулся на её руку, и она засмеялась. Её рука не давала мне выпрямиться, пока она не переступила порог и не вошла в дом, что позволило мне наконец встать. Она в своих шлёпанцах и носках фиалкового цвета направилась в кабинет отца. Я последовал за ней и увидел, что она уже одно за другим вынимает из шкафа лекарства.

— Что ты ищешь? — спросил я.

— Я знаю, что мне нужно, — ответила она, повернувшись ко мне.

Она взяла пять бутылочек, после чего развернулась и ушла. Я растерянно крикнул вдогонку:

— Зачем тебе эти лекарства?

— Пить, — ответила она и снова засмеялась. В этот момент мне показалось, что аромат магнолии испускают её ямочки на щеках. — Ничего не говори своему папе, никому ничего не говори.

— Зачем тебе эти лекарства? — снова повторил я.

Тут она протянула руку и потрепала меня за ухо, отчего внутри всё напряглось, а ухо запылало жаром и постепенно стало прозрачным. Она вышла на улицу. А я тёр своё ухо, уже позабыв, светилось ли только что её лицо.

Так, сидя на пороге, я и уснул. Снова закрапал дождь. Когда отец подбежал к дому, на улице Хуацзе уже поднялся шум. Было пять часов вечера, настенные часы марки «Летящий скакун» вдохновенно пробили пять раз. Отец то и дело сбивчиво повторял:

— Аптечка, аптечка.

Было слышно, как в кабинете что-то упало, потом оттуда выбежал отец. Споткнувшись о порог, он уронил очки на пол. Одно стекло выскочило, отец всё равно надел их и побежал дальше. Никогда раньше я не видел его таким растерянным. Я заметил, как он скрылся у той арки. В том же направлении бежала целая толпа людей. У меня в голове что-то щёлкнуло, я подскочил и тоже припустил за всеми.

Умершая Гаомянь выглядела жутко. В уголках рта выступила пена, сама она вся скрючилась, а рядом лежало пять пузырьков из-под лекарств. Она надеялась, что благодаря им спокойно отправится на тот свет. Отец испробовал все средства, но скрюченное тело Гаомянь оставалось бездыханным, оно уже остыло. Она затвердела. При свете дневной лампы её лицо выглядело серым. Аромат магнолии исчез. Отец скорбно пристроился на корточках возле трупа, свет бил ему в очки, из-за отсутствующего стекла создавалось впечатление, что одного глаза у него вообще нет.

Поскольку никто не знал, откуда приехала Гаомянь, возможности связаться с её родственниками не было. В то же время надолго оставлять труп при такой погоде было нельзя. В итоге совместными усилиями всех жителей улицы Хуацзе и местного полицейского участка в ту же ночь её тело кремировали. Ранним утром следующего дня её похоронили на общественном кладбище, что находилось на противоположном берегу. На похороны я не пошёл, после ночи кошмаров у меня ломило всё тело, и я остался лежать в кровати. В моих жутких снах погода стояла ненастная, если не дул ветер, так уж точно шёл дождь.