Шэн Кэи - Красные туфельки

Однажды ночью мне приснился сон, в котором тоже шёл дождь. Дождь повсюду, куда ни глянь. Кто-то мне сказал, что мелкий моросящий дождь связан с какими-то трагическими переживаниями. Я для себя так и не понял, что именно означают трагические переживания, поэтому для меня тот дождь во сне был полной абстракцией. Во сне я увидел, как на улице под сеткой дождя появилась Гаомянь, её лицо было мрачным, она выглядела хмурой, унылой и больной. На пристани она преградила мне путь и сказала: «Поговори со мной, и мне сразу станет лучше». Но какой там разговор во сне! Поэтому проснулся я в угнетённом состоянии. За окном и вправду шёл дождь, прозрачный дождь в тёмной ночи, невидимый для глаз.

Я решил поговорить с ней, без разницы о чём.

Весь следующий день, пока шли занятия в школе, я витал в облаках и придумал не менее десяти способов завести разговор. После уроков я практически бегом устремился к её дому и, только прибыв на место, понял, что все способы будут обречены на провал, если сперва я не решу проблему, как увидеть её. Может, стоило постучать в дверь? Так что я продолжил свой путь. Дождь перестал, на пристани царило оживление. Подойдя ближе, я увидел, что народ столпился в очередь за рыбой. Это был свежий улов, и продавался он по бросовой цене.

Моё сердце трепыхнулось, я опрометью бросился к арке Гаомянь и начал стучать в её дверь.

Женщина вышла, держась за поясницу. Полусонная, она выглядела совершенно измученной. Когда она посмотрела на меня, я сказал:

— На пристани торгуют рыбой, они хотят, чтобы ты тоже купила.

— Я не люблю рыбу, — улыбнулась она.

Мне показалось, что улыбнулась она просто из вежливости. На лице её лежала печаль. Разговор со мной не развлёк её, и, несмотря на улыбку, она оставалась равнодушной и вялой. На её лице словно отпечатался весь этот дождливый сезон.

— Это всё? — всё ещё улыбаясь, она поспешила закрыть дверь.

Я развернулся и побежал прочь, по лужам снова зашелестел дождь. Капли, попав на лицо, словно ошпарили меня. Услышав, как хлопнула дверь, я остановился и со всей дури вмазал левой рукой в стену, покрытую мхом. На бегу я чувствовал, как немеют ушибленные пальцы, то была пронзительная, долгая, обжигающая боль. Добежав до конца улицы, где уже не было ни стен, ни мха, я заметил, что на грязных пальцах выступила кровь. Мне стало ещё больнее. Я побежал к берегу и опустил руку в воду, отчего мне показалось, что её прижгли раскалённым железом. Кровь проникла в воду и, перемешавшись с дождём, бесследно растворилась. Когда наконец пальцы перестали кровить, я вынул руку из воды. Кроме ссадины и бледности от держания в воде, левая рука в общем-то ничем не отличалась от здоровой.

Теперь мой путь в школу и обратно шёл по другой дороге. Мне не хотелось проходить мимо бакалейной и рисовой лавок. И ни в какие магазинчики, что находились южнее бакалеи, я уже не заходил. Иногда в памяти всплывал тот нежный профиль в лучах заходящего солнца, но это были лишь пустые фантазии. В конце концов, что уж там такого особенного в раздумьях о половине лица?

На выходных я остался дома, решил разобрать и проверить настенные часы. Мне казалось, что они идут слишком медленно и наверняка отстают. За окном шёл дождь, как начался вчера во время ужина, так до сих пор и лил, не прекращаясь ни на минуту. Оказалось, что одна нормальная минута в исполнении часов марки «Летящий скакун» пролетала уже за пятьдесят ударов. Ну я же говорил, что они идут слишком медленно! Отец ушёл на приём к больному, его не было уже с полчаса. В это время вернулась мать, навещавшая друзей, что жили на улице Сидацзе.

— К кому пошёл твой папаша?

— Не знаю.

— В какую сторону направился?

— Да я не видел.

— Ну что за ребёнок! — вскрикнула мать, — Ты зачем часы-то разобрал?

Она хотела было подойти и вмешаться, но опоздала: я их окончательно раскурочил. Шестерёнки разъединились, и я положил перед матерью кучку деталей. Я понимал, что она не сможет в них разобраться. И что же нам делать со сломанными часами? Теперь они уже не пойдут. Я успокаивал себя тем, что точно запомнил, где находилась каждая из деталей. Но по невнимательности я что-то поменял местами и теперь никак не мог всё собрать. Мне казалось, что я очень внимательно изучил начинку часов, но у меня всё-таки возникла проблема — одна из деталей оказалась непристроенной. Прямо-таки чудеса, я приладил всё на свои прежние места, точь-в-точь как раньше, откуда могла взяться лишняя деталь? Я по новой раскрутил и собрал часы, но на этот раз у меня остались две лишние детали. После третьей попытки у меня снова осталась та прежняя деталь. Я никуда не мог её пристроить, поэтому решил от неё вообще отказаться и засунул в ящик стола. Итак, настенные часы встали и, словно умерший, успокоились навеки. Плохо дело, мать была права. Потеряв всякую надежду, я подвигал маятник, и тут часы пошли, изнутри явно раздалось энергичное тиканье, я обрадовался, словно услышал настоящее сердцебиение. Они всё-таки ожили! Я взял для сверки электронные часы. Лишившись одной детали, настенные часы марки «Летящий скакун» стали идти в ногу с настоящим временем.

От радости меня обдало жаром, словно от капель сливовых дождей, испарявшихся с разгорячённого тела. Среди туч появились просветы, мне даже показалось, что выглянуло солнце. Дождь хоть и закончился, но до безоблачного неба было ещё далеко. Мне снова вспомнился лучистый профиль Гаомянь. С тех пор как я в последний раз видел солнце, прошёл уже целый месяц. Тут в комнату вошла мать и спросила:

— Ты действительно не видел, куда направился твой отец?

— Не видел.

— Не к ней ли он пошёл, к той женщине?

— К которой?

— К той самой, Гаомянь, что ли, её зовут.

— А разве она не выздоровела?

— Он сказал, что у неё теперь другая болезнь, я тоже не знаю. Твой отец уже несколько раз к ней ходил. Чтоб она сдохла, будто в больницу нельзя обратиться!

— Есть разные болезни и разные подходы к лечению.

— Посмотрите-ка на него, да что б ты понимал! Эх вы, мужики, все — одного поля ягода! Будь проклята эта улица Хуацзе! Пусть её уже зальёт совсем или поразит громом!

Не обращая внимания на её проклятия, я вышел из дома, сказав, что отправился за стирательной резинкой.

— Снова резинка ему понадобилась, ешь ты их, что ли? У тебя знаний не так много, а пишешь сплошь с ошибками.

Впервые за долгое время я приблизился к той арке. Ворота были заперты. Купив резинку, я неторопливо направился домой и тут увидел, что из тех самых ворот вышел отец с аптечкой в руках. Он привычно кашлянул, пригладил волосы, поправил одежду. Он делал так всякий раз после осмотра больного. Выдерживая дистанцию, я последовал за ним, вплоть до самого дома, где он стал объясняться с матерью: