Шэн Кэи - Красные туфельки

— Эй, вы там! Эгей! Э-ге-гей!

Мы помахали ему в ответ. Заходящее солнце разливалось по озёрной глади, и худенькая мокрая фигурка Саньпи, вся в следах от старых царапин, тоже сверкала и искрилась.

Мы опять взглянули на старину Дяо: он выглядел совершенно растерянным, а уголок рта слегка подёргивался. Младший Дяо встревожено глядел на озеро, но отец удерживал сына на месте, схватив его за запястье.

Ведя на верёвке буйвола, мокрый как цуцик Саньпи выбрался на берег, и мы, обступив его, запрыгали и завизжали от восхищения. И потом ещё долго-долго горное эхо повторяло наши восторженные возгласы, а озёрная гладь трепетала едва заметной, бисерной зыбью. Старина Дяо невесело хохотнул и похлопал удальца по плечу. Саньпи, торжествуя, глупо улыбнулся, растянув рот до ушей.

Вернувшись по домам, в отличие от вчерашнего вечера, мы уже не спешили поведать о событиях этого дня, на душе почему-то было совсем не весело, а все вопросы родителей мы оставляли без внимания.

Когда мы в следующий раз пришли на берег озера, то уже не застали старину Дяо с сыном за обустройством своего жилища. Они, видимо, не собирались больше ничего пристраивать. Оба были заняты чем-то на берегу, а рядом лежало несколько здоровенных стволов бамбука вроде тех, из которых делают коромысла, но только ещё толще и массивнее. Мы безмолвно наблюдали за тем, как старший и младший Дяо с усилием орудуют двуручной пилой. Периодически лезвие заклинивало внутри огромного стебля, повизгивание пилы то прерывалось, то опять возобновлялось, а из-под стальных зубьев, пульсируя, струились молочно-зелёными нитями влажные бамбуковые опилки. Старина Дяо через силу улыбнулся нам, а его сын смутился и покраснел.

— Что это вы делаете? — спросили мы.

Ничего не отвечая, он снова взялся за пилу, а когда ствол с треском развалился на две части, старина Дяо перевёл дух и громко объявил:

— Плот!

Сказать, что мы были в восторге, значит ничего не сказать. До этого плот нам доводилось видеть только по телевизору. Когда старина Дяо связал свой плот, нам показалось, что его творение даже больше похоже на настоящий плот, чем то, что показывали по телевизору. Плот столкнули на воду, нам всем хотелось забраться на него, но в то же время было боязно, что сырой бамбук может не выдержать большого веса. Пока мы стояли в нерешительности, подталкивая друг друга локтями, старина Дяо вынес из домика тонкий бамбуковый шест, а затем, едва коснувшись шестом дна, со свистом перепрыгнул через воду и уверенно приземлился на самую середину плота. Плот закачался, по воде пошли волны. Щурясь от удовольствия, Дяо задорно воскликнул:

— Готово!

Мы завизжали от радости. Однако старина Дяо не позволил никому забраться к себе, напротив, он отогнал плот подальше от берега и, глядя на нас, спросил:

— Ну что? Хотите покататься на плоту?

— Конечно, хотим! О чём тут спрашивать! — завопили мы.

— Тогда вы должны мне пообещать, — глухо пробормотал он, — что больше не будете пускать скотину в озеро, и сами тоже в озере больше не купайтесь.

Мы, хлопая глазами, молчали.

— Беловодное озеро по-прежнему принадлежит вам, — продолжал старина Дяо, — но по дну озера проходит стремительное течение, прокладывающее себе путь между подводными камнями. Если будете купаться в озере, течение может затянуть вас под воду.

Что мы могли ответить?

Один за другим мы забрались на плот и сбились в кучку, стараясь сохранять равновесие. Последним запрыгивать на плот должен был сын старины Дяо.

— Хайтянь, — обратился отец к нему, — прихвати бутылку рисовой водки.

Только сейчас мы узнали имя этого молчаливого паренька. Мы глядели, как он, ссутулившись, неспешно взобрался по пологому склону, как вошёл внутрь домика и вскоре вышел с пустыми руками. Лишь когда Хайтянь прибежал на берег, мы заметили, что из заднего кармана его штанов, поблёскивая на солнце, торчит прозрачная стеклянная бутылка. Старина Дяо не стал подгонять плот к самому берегу, а лишь толкнул по воде бамбуковый шест сыну. Хайтянь тотчас поймал шест и, как давеча делал отец, едва коснувшись кончиком дна, со свистом запрыгнул на плот. Плот закачался, что кое-кто чуть не свалился в воду, а трусишки завопили от страха.

— Арахис закончился, — улыбнулся старина Дяо, — сегодня будем пить рисовую водку!

С шумным хлопком он вытянул пробку, и в воздухе распространился сильный, забористый запах алкоголя. Мы сели в кружок и стали передавать бутылку друг другу. Сунь Бао отвернулся, уступая свою очередь, а Маотоу выхватил бутылку и шумно отхлебнул здоровенный глоток. Вдруг он изменился в лице и, судорожно глотая воздух, вытянул шею. В уголках его покрасневших выпученных глаз выступили слёзы. Саньпи лишь пригубил ядрёную жидкость, но тут же отвернулся и всё выплюнул в воду, как собака, высунув язык, он стал тереть его пальцами. Мы все расхохотались, Хайтянь раскачивался из стороны в сторону, а старина Дяо звучно хлопал себя по колену. Всё время после полудня мы провели на плоту, отдав его во власть озёрного течения. Мы видели, как кони и буйволы остановились на берегу и, задрав морды, изумлённо глядели на нас. Животные становились всё меньше и меньше, а наш смех звучал всё громче и громче.

Нам и в голову не могло прийти, что старина Дяо и Хайтянь окажутся такими специалистами по части выпивки. Мужчина порывисто запрокинул бутылку, и кадык в его горле, словно мышонок, забегал вверх-вниз. Рисовая водка пузырилась и с шумным бульканьем лилась ему в глотку. Казалось, прошла целая вечность, пока старина Дяо резко опустил бутылку, покачал головой, а затем удовлетворённо вздохнул. Вытерев ладонью жёсткую щетину возле рта, он поболтал остатки жидкости и передал бутылку сыну. Потом старший Дяо поднялся на ноги, и вдруг раздался протяжный, молодецкий свист, такой оглушительный, что окрестные горы вздрогнули. Хайтянь взглянул на отца, и его губы изогнулись в едва заметной улыбке. А затем паренёк, понурив голову, стал, конфузясь, потягивать жгучую водку. Вскоре — глоток за глотком — он опустошил бутылку. Хайтянь сидел, оперев локти о колени, и его широкие ладони безвольно свисали. Запрокинув вверх покрасневшее от алкоголя лицо, паренёк блестящими от выступивших слёз глазами смотрел на отца.

В этот момент, глядя на старшего и младшего Дяо, мы испытали настоящий ужас.

Каждый день после обеда мы пригоняли буйволов и лошадей на берег озера, привязывали длинные поводья к большому камню, так, чтобы скотина не могла спуститься в воду, и лишь после этого шли к маленькому домику. Старина Дяо и Хайтянь обычно, заперев на замок дверь, отправлялись на берег озера резать серпом траву. И мы просто сидели перед входом и играли в карты. Накосив травы, они отгоняли плот на середину озера и разбрасывали по поверхности две полные корзины травы, а кроме того, сыпали в воду корм. Поначалу на следующий день ещё можно было заметить остатки травы, разбросанной накануне. Но время шло, и рассыпанная трава стала исчезать без следа уже к вечеру того же дня. Никто из нас не видел, чтобы они выпускали в воду мальков, но все заметили, что рыбы в озере стало больше. Прежде мы частенько удили с берега, и по большей части нам попадались небольшие — размером с ладонь — карасики. После приезда старины Дяо удить в открытую было неудобно, и нам приходилось рыбачить потихоньку. Теперь нам попадались уже не карасики, а тиляпии, или, как их у нас ещё называют, «африканские караси» — такие быстрорастущие прожорливые рыбы. Своими толстенными губами они жадно заглатывали крючок, и казалось, что они никогда и ничем не могли насытиться.